лоб, темные большие глаза, римский нос, узкие губы и старательно выбритое лицо делали его очень похожим на великосветского кавалера. На нем был накинут черный плащ, а у платья все украшение составляли только белые кружева.
Пройдя смело лестницу, незнакомец позвонил у дверей, а когда их отворил старый слуга, он, не спрашивая ни слова и не приказывая доложить о себе, прямо направился к внутренним комнатам; увидев это, слуга поспешил как можно скорее отворить ему двери только не кабинета, а гостиной отца иезуита.
Это была темная комната, меблированная очень скромно и наполненная различными священными картинами и изображениями. Тонкий слой пыли, покрывавший мебель, указывал на то, что в этой комнате редко кто бывает.
И в данную минуту в ней не было никого, но тотчас из кабинета вошел падре Гуарини, услышавший беготню и увидавший прибывшего. Немного изумившись, он с величайшей покорностью склонил перед ним голову и сложил руки на груди.
Прибывший подошел к нему, и они поцеловались в плечи, но Гуарини нагнулся почти к самой его руке.
— Вы не ожидали меня? — быстро и подавленным голосом произнес гость. — Я и сам не знал, что буду здесь сегодня. Вы догадываетесь, что привело меня сюда… Время, которое мы переживаем, очень важно для нас.
— Я уже вчера послал за инструкциями, — тихо возразил хозяин.
— Я вам привожу их. Прикажите запереть все двери, так как мы должны говорить глаз на глаз.
— Нет надобности отдавать подобного приказания, потому что мы здесь в полной безопасности.
— В таком случае не будем терять времени. В каком положении находятся дела? Что слышно? Опасаетесь ли вы чего-нибудь? Нужна ли помощь? Говорите и посоветуемся заранее.
Гуарини задумался, взвешивая слова, которые намеревался сказать.
Хотя гость и был одет в штатское платье, тем не менее хозяин тихо сказал ему:
— Преосвященный отче, состояние двора вам так же хорошо известно, как и мне. Королевич очень ревностный католик, королева тем паче. Первый фаворит, Сулковский, тоже католик. Почти все, что их окружает, исповедует нашу веру.
— Но Сулковский? Я слыхал, что в его руки должна перейти власть. Королевич добрый, но слабый, ленивый, подчиняющийся, не любящий труда; поэтому кто-нибудь должен править вместо него. Если Сулковский, то можем ли мы ему доверить?
Гуарини задумался, взглянул в глаза прибывшему, приложил руку к губам и покачал головою.
— Он католик, — промолвил он, — но холодный, самолюбивый. Самолюбие у него стоит выше религии; его влияние, если бы оно продолжилось, было бы для нас, для католицизма и дела обращения гибельным. Нет сомнения…
— Однако, — прервал гость, — нет никакой возможности повалить или обойти его. Довольно ли сильна королева?
— С ее личностью и характером! — прошептал падре. — Неужели вы думаете, что в этом спокойном, добром и честном королевиче не отзовутся кровь и страсти Августа Сильного? Разве это возможно? Какое же значение будет иметь тогда королева? Сулковский заменит ее другими, чтобы через них управлять.
Гость сморщил брови.
— Вы рисуете очень печальную картину. Но как бы там ни было, необходимо искать выход.
— Я уже раньше думал об этом, — начал Гуарини, усаживая гостя на диван и садясь в ближайшее кресло. — Нам необходимо иметь при королевиче человека, который бы принадлежал нам всецело, служил бы нам и зависел бы от нас. Фридрих — неженка, поэтому следует ему устроить мягкое ложе, приготовить его любимые увеселения, дать ему оперу, охоту, картины, а может быть и еще что-нибудь.
Говоря последние слова, он вздохнул, а прибывший опять сдвинул брови.
— Очень печально и горько, когда в столь великом деле нужно пользоваться столь низкими и отвратительными средствами; печально…
— Cum finis licitus, etiam media sunt licita (Цель оправдывает средства), — тихо продекламировал падре Гуарини. — Средства нельзя ограничивать, в каждом отдельном случае приходится употреблять другие.
— Я понимаю, — сказал гость, — дело наше слишком велико, чтобы нам останавливаться даже перед клеветой. Тут дело идет о спасении душ и о том, чтобы удержаться в том центре противной ереси Лютера. У нас есть оружие и выпустить его из рук, ради каких-нибудь предрассудков, было бы грешно. Лучше погубить одну душу, чем целые тысячи.
Гуарини покорно слушал.
— Отец мой, — тихо промолвил он, — я уже говорил себе это не раз и поэтому-то я и сужу и служу как умею в этом оплеванном платье и без него, не всегда как руководитель и исповедник, но часто в роли шута королевича, в роли импрессарио за кулисами и в роли советника, там, где нужен совет. Если необходимо взять крепость, а нельзя этого сделать силой, то овладевают ей хитростью: media sunt licita.
— Нам незачем говорить это, — сказал гость, — откройте мне ваши планы.
— Мы должны поступать осторожно, — начал Гуарини, — и нам не раз придется вздохнуть над нашей превратностью; но как же идти со слабыми людьми, если не вести их посредством их собственных страстей?.. За королеву я ручаюсь, и первой нашей задачей должно быть охранять ее и сохранить ее влияние. Но эта святая женщина, простите меня за выражение, совсем не сносна в семейной жизни; король же нуждается в развлечении и без него он не в состоянии жить. Если его мы ему не дадим, он бросится в наиболее запрещенное, он готов…
Падре Гуарини не закончил и, помолчав немного, снова сказал:
— Сулковский не будет слушать никого, он для своего 'я' принесет все в жертву и ни перед чем не остановится, чтобы удержать короля в своих руках; он даст ему все, чего только тот захочет. Мы никогда не можем на него рассчитывать, и поэтому необходимо его свалить с ног.
— Но каким образом?
— Провидение дало нам в руки превосходное оружие: у нас есть человек — это Брюль.
— Протестант, — прервал гость.
— В Саксонии и открыто — да, но в Польше и дома он католик; мы должны допустить это; вы знаете, что наши великие руководители допускают и одобряют это. Брюль будет или, пожалуй, смело можно сказать, уже стал католиком. Мы дадим ему жену католичку, которую оп получит из рук королевы и наших; кроме того, мы поможем ему свалить Сулковского, и тогда с ним мы здесь хозяева. Никто не станет нас подозревать в участии, потому что явно мы не могли бы держать заодно с протестантом против католика.
— Но уверены ли вы в нем?
Падре Гуарини улыбнулся.
— Он будет в нашей власти и будет зависеть от нас; если он подумает сегодня об измене, завтра же он падет; для этого у нас много средств.
— План великолепен, не спорю, — подумав, заметил незнакомец, — но выполнение его кажется мне сомнительным.
— Сегодня или завтра его, конечно, невозможно привести в исполнение, — отвечал падре Гуарини. — Очень возможно, что нам придется работать год, два, может быть, и больше, но победа так верна, как только может быть верен расчет в человеческих делах при милости Божией.
— Вы все основываете на характере курфюрста?
— Именно, — отвечал Гуарини, — но я в качестве исповедника много уже лет нахожусь с ним, при нем, могу даже сказать, 'в нем'. Я его знаю как дитя, которое вынянчил на своих руках.
— А королева? — спросил гость.
— Святая и честная женщина, но Господь совершенно не дал ей женственности, никакой привлекательности, никакой власти. Для такого государя ее недостаточно.
— Ради Бога, ведь вы не допустите, чтобы он бесился как отец, подавал дурной пример и бросился в необузданный разврат?
— Нам незачем даже удерживать его, — заметил Гуарини, — его удержит от явного, но не от тайного
