голове живее работали и всегда скупой на слова, он старался выразить свое суждение и восторг. В самые грустные минуты опера или новая картина проясняла лицо принца. Сулковский не менее других знал эту слабость принца.
В ту самую минуту, когда принц потянул в первый раз из трубки, Сулковский внес ящик. Фридрих взглянул на него, весь выпрямился и, не говоря ни слова, с жадностью протянул руку; он, вероятно, догадался, что находилось в пакете.
— Ваше высочество, — тихо произнес Сулковский, — это образцовое произведение, но… но…
— Ну, что же? — спросил недовольно король.
— Но, — продолжал граф, — содержание картины мифологическое и если, сохрани Бог, придет ее величество королева…
Король нахмурился и перестал настаивать; лицо его стало серьезно, он многозначительно покачал головою.
Сулковский поставил ящик в угол: глаза Августа последовали за ним.
— А чья живопись? — спросил он.
— Итальянского маэстро, — ответил граф, — лучшее произведение кисти Тициана. Небольшого размера, но выполнено восхитительно.
Услышав имя художника, король склонился, как будто приветствовал самого Тициана и прошептал:
— Gran maestro!
Сулковский заговорил о другом, как будто и речи не было про картину. Король смотрел на него, ничего не понимая, задумался и, наконец, произнес про себя:
— Очень уж склонен к мифологии!
Тут граф заговорил об охоте, но Фридрих опять его прервал:
— Что там нарисовано? Граф замахал руками.
— Очень неприличная сцена.
— О, фи! Спрячь! Вдруг войдет королева или Гуарини… Фи!..
Однако король не спускал глаз с ящика.
— Лучше будет, если я это унесу прочь, — произнес Сулковский, приближаясь к пакету.
Король ничего не решился сказать, но поморщился.
— Однако, что же там такое?
— Марс и Венера в ту минуту, когда поймавший их Вулкан набрасывает на них сети.
Король закрыл глаза и замахал руками.
— Фуй, фуй! — воскликнул он. Сулковский взял картину под мышку.
— Но взглянуть ради любви к искусству, ради живописи, ведь грех не большой, — сказал Август. — На исповеди ведь я признаюсь в этом Гуарини. Заставит прочитать три раза 'Отче Наш' и только.
Он протянул руку, граф, улыбаясь, отворил ящик и, выбрав правильное освещение, показал картину королю. Трубка выпала из рук последнего, картина была, действительно, восхитительна. Это был тот известный тип красавиц Тициана, который послужил моделью для изображения Венеры и Данаи; красавица была чудно сложена, но в позе… чересчур мифологической. Король с жадностью присматривался, но как будто стыдился своего восторга и любопытства; он сильно покраснел и хотел оттолкнуть от себя картину, но все-таки не выпускал ее из рук; он то повторял: — да, великий мастер, то бранился; глаза его блистали; может быть, он забыл, что кто-нибудь его слушает, или не стеснялся графа, потому что начинал говорить шепотом:
— Венера очень хороша… классические формы… очаровательна!.. Что за чудесная картинка!..
Вдруг ему что-то пришло в голову; он осмотрелся кругом, оттолкнул картину, плюнул, перекрестился и произнес сурово:
— Возьми это прочь! Прочь от меня! Я не хочу губить душу!.. Зачем ты мне показываешь такие вещи?
— Но ведь какая живопись, ваше величество.
— Да, произведение маэстро, но возьми его, возьми.
Граф поскорее закрыл крышку и хотел унести ящик, но король удержал его за руку.
— Подожди, пусть не будет соблазна для других; поставь там в углу; а потом увидим, сожжем…
— Такую чудную картину!..
Король замолчал и курил трубку. Граф задвинул ящик под диван и вернулся на свое место.
Все еще находясь под впечатлением красоты картины, Фридрих шептал:
— Дьявол во плоти!.. — и пожал плечами. — Но, как она хороша!.. Если бы там не было Марса и Венера могла бы переодеться в кающуюся Магдалину, я бы ее повесил в кабинете.
— Ваше величество, разве можно обращать внимание на неприличное содержание? Ведь здесь ценится кисть художника.
Король на это ничего не сказал.
— Я сейчас должен исповедаться у Гуарини.
— Ваше величество, — проговорил граф, — поверьте, сам патер с удовольствием взглянул бы на такую картину и не подумал бы об исповеди.
— Экий ты распутник! — пробурчал король. — Молчи лучше! Довольно!
Разговор о Венере Тициана закончился. Брюль не приходил, король несколько раз спросил о нем.
Сулковский вздохнул. Август посмотрел на него.
— Как видно, Брюль хочет занять мое место при его величестве, — сказал граф, — а это очень больно для вашего покорного слуги. Могу признаться, что за одно это я мог бы его не любить.
Король значительно кашлянул.
— Я не спорю, что он человек полезный, но имеет свои недостатки, — продолжал граф, — и я его опасаюсь; он во все вмешивается, все старается захватить в свои руки; кроме того, сорит деньгами… любит роскошь…
— Ого, ого! — проворчал король.
— Точно так, ваше величество.
— Его ценил мой отец, и этого достаточно, — проговорил коротко Август.
Граф, грустный, замолчал; королю стало жаль его.
— Не бойся, Сулковский, — сказал он, — для вас обоих найдется место; но ты у меня всегда останешься первым.
Он проговорил столько слов, что это было даже удивительно. Граф с чувством поцеловал его руку, король же прижал его к своей груди.
— Ты мой старый приятель, но Брюль мне нужен.
Граф не имел намерения продолжать сегодня начатый разговор, но не думал оставлять совершенно этот план удаления своего соперника; но действовать на короля постепенно — было лучшим средством придти к хорошим результатам; он не мог прямо обвинять Брюля, но с беспокойством замечал, что Фридрих все более привыкает к министру.
Король спокойно покуривал трубку, моргая глазами, что означало полное удовлетворение своей судьбою.
В дверь кто-то постучался. Это возвестило приход кого-то из привилегированных особ, которые входили без доклада, и, вероятно, это был никто другой, как падре Гуарини или Брюль. Вошел Гуарини с почтительной улыбкой; король дружески кивнул ему головою, но, продолжая курить трубку, моргал глазами. Сулковский молча стоял в стороне. Иезуит тотчас же заметил под диваном ящик и, как будто удивленный присутствием незнакомого предмета, поспешил осведомиться, что там такое? Заметив это намерение, король сильно покраснел и с упреком взглянул на графа. Сулковский подошел к Гуарини и шепнул ему что-то на ухо, а Фридрих, заранее оправдываясь, едва внятно произнес:
— Я не знал, что там такое, даже не хотел смотреть. Мифология.
— Эх! — смеясь, отвечал Гуарини. — Мифология может быть опасна для вашего величества, но для меня старика она не представляет ничего опасного…
Сулковский уговаривал, Гуарини не уступал. Король был сильно сконфужен и сердился на своего
