— Граф, — кротко сказал он, — вам, фаворитам короля, позволительно опоздать на час и на свои места поставить другого, но мне, бедному и выслуживающемуся, это было бы непростительно.
При этом он очень низко поклонился.
— Я не раз заменял других, меня же никто.
— Ты хочешь сказать, что никто не в состоянии заменить тебя? — прервал Мошинский.
— Граф, к чему смеяться над бедным невеждой. Я еще учусь тому, что вы давным-давно постигли. — И он опять низко поклонился.
Мошинский подал ему руку.
— С вами, — сказал он, — опасно сражаться на словах, я предпочел бы на шпагах.
Брюль тихо и скромно отвечал.
— Я ни в чем не признаю себя выше вас.
— Ну, желаю всего хорошего, — сказал Мошинский. — Теперь наступает час вашего дежурства, до свидания. — Говоря это, он вышел из передней.
Брюль вздохнул свободнее. Тихо подошел он к окну и стал в него равнодушно смотреть на двор, вымощенный каменными плитами и имеющий вид громадной залы. Прямо перед окном, в которое он смотрел, сновало множество занятых и деятельных слуг и приближенных короля. Военные в роскошных латах и мундирах, камергеры в кафтанах, шитых золотом, камердинеры, лакеи и бесчисленное множество людей, составлявших двор короля, суетились и бегали. Несколько носилок стояло у лестницы, а носильщики, одетые в желтые платья ожидали своих господ [4]; далее несколько изящных экипажей и верховые лошади в немецкой или польской сбруе; тут же стояли гайдуки в ярко красных костюмах и казаки. Все это представляло из себя живописную и пеструю картину.
Камергер вышел от короля.
— Что депеши еще не пришли? — спросил он у Брюля.
— Нет еще.
— Как только принесут их, приходите с ними к королю. А Паули?..
— Он в маршалковской зале.
— Хорошо, пусть ждет. Брюль поклонился.
Комната начинала пустеть, так как наступающее обеденное время заставляло всех спешить домой.
Долго смотрел Брюль нетерпеливо в окно и, наконец, увидал, как влетел во двор на измученной лошади почтальон, с рожком, висящим на шнурке, перекинутом через плечо, в огромных сапогах и с кожаной сумкой на груди.
Лишь только Брюль его заметил, как тотчас бросился по лестнице и прежде, чем прислуга успела взять от почтальона запечатанную кипу писем, он схватил их и, положив на серебряный поднос, стоящий наготове в передней, пошел к королю.
Август ходил по комнате с Гоимом. Увидав пажа, поднос
Брюль стоял, ожидая приказаний.
— А, а! — воскликнул Август. — Скорее позовите Паули! Брюль даже не пошевелился.
— Идите, позовите мне Паули! — нетерпеливо повторил король. Паж поклонился и, выбежав, вошел в кабинет.
Паули спал, точно мертвый; тогда он вернулся к королю.
— А Паули? — спросил король, видя, что паж входит один.
— Ваше величество… — начал, заикаясь, Брюль, — советник Паули… советник Паули…
— Где он? Здесь?
— Здесь, ваше величество!
— Что же он не идет?
— Советник Паули, — прибавил паж, опуская глаза в землю, — находится в невменяемом состоянии.
— Если ты найдешь его умирающим, и тогда даже приведи его ко мне! — крикнул король. — Пусть прежде исполнит свою обязанность, а потом умирает, если хочет.
Брюль опять стремительно побежал в кабинет, посмотрел на спящего, улыбнулся и вернулся к королю. Гнев короля возрастал, глаза пылали и лицо побледнело, что было самым скверным признаком. Когда этот король-силач совершенно бледнел, тогда все окружающие его дрожали от страха [5].
Брюль, не говоря ни слова, остановился у дверей.
— Паули! — крикнул король, топая ногой.
— Советник Паули находится в…
— Пьян? — прервал король. — Противное животное! Не мог даже на несколько часов воздержаться от вина. Облить его водой. Сведите его к фонтану и дайте ему уксусу. Пусть доктор даст ему какое-нибудь лекарство и протрезвит его хоть на час, а потом пусть себе издыхает эта скотина!
Говоря это, король сердито топал ногой.
Брюль опять выбежал и при помощи слуги пробовал разбудить Паули, но тот был неподвижен, как бревно: никакой врач, кроме времени, не был бы теперь в состоянии привести его в себя. Тогда Брюль тихо, медленно стал возвращаться назад, думая о чем-то; казалось в нем происходила внутренняя борьба; он как будто бы колебался, боялся чего-то и что-то соображал. Остановившись у дверей, он некоторое время не решался войти и, только набожно вздохнув, нажал ручку двери.
Король стоял посреди комнаты в выжидательной позе с бумагами в руках, губы у него были сжаты, брови сдвинулись, образуя складку на лбу.
— Паули!
— Нет никакой возможности разбудить его.
— Черт бы его побрал! Но депеши, кто мне напишет депеши… слышишь?
— Ваше величество, — промолвил Брюль, согнувшись вдвое и сложив руки на груди, — ваше величество, велика, почти преступна моя дерзость, простите ее великодушно; я знаю, что это безумно с моей стороны, но любовь моя к вашему величеству и глубокое почтение… Одним словом, ваше величество… я попробую составить депешу.
— Ты? Молокосос!
Брюль покраснел.
— Ваше величество, испытайте меня.
Август пристально посмотрел на него.
— Хорошо, пойдем, — сказал он, направляясь к окну. — Вот письмо: прочти его и составь ответ, в котором был бы отказ, но отказ не должен быть так выражен, чтобы можно было понять, что он не положителен. Подай надежду, но не слишком ясно, заставь скорее догадаться. Понимаешь?
Брюль поклонился и, взяв письмо, хотел с ним выбежать из кабинета.
— Куда? — остановил его король и, указывая рукою на кресло, прибавил: — Садись сюда и пиши тут сейчас.
Паж поклонился еще раз и присел на краю дивана, обтянутого шелковой узорчатой материей, движением руки отбросил манжеты, нагнулся над бумагой, и перо начало бегать по ней с такой быстротой, что даже король улыбнулся.
Август с любопытством и внимательно посматривал на этого красивого мальчика, который составлял депешу, как будто записочку к возлюбленной.
Жестоко ошибся бы тот, кто бы подумал, что, исполняя столь важное и могущее повлиять на его будущую карьеру дело, он забыл о своей позе. Он сел, как будто нехотя, как бы не думая, однако, ловко сложил свои изящные ножки, нагнул кокетливо головку и изящно положил на стол руки. Все это делал он хладнокровно, хотя, казалось, он сильно горячился и волновался; король не спускал с него глаз, и он, казалось, это чувствовал. Не задумываясь долго, он писал как бы под диктовку готовой мысли, ни разу не перечеркнул и ни на минуту не остановился. Только тогда перо остановилось, когда депеша была готова. Он быстро пробежал ее глазами и выпрямился.
