Такой бриллиант должен быть оправлен в золото…
– Как, ваше величество, уже любовь?
– Безумная! Фюрстберг, делай что хочешь, Анна должна быть моей.
– А Урсула?
– Женись на ней.
– Благодарю.
– Жени на ней кого хочешь… Сделай все, что тебе вздумается. С этим покончено.
– Уже? – спросил князь с плохо скрываемой радостью.
– Порываю… порву… Гойма озолочу… тебя… ее…
– Но откуда мы возьмем столько золота?
– Об этом пусть думает Гойм, – ответил король, – напиши ему, пусть сам займется акцизным сбором, пусть следит, придумывает, ездит, взимает, только бы не возвращался…
– До тех пор, пока ему уже незачем будет возвращаться, – прошептал князь.
Король вздохнул, они вошли в замок, и Август тут же направился в свою опочивальню, грустный, погруженный в раздумье. Последняя кампания не так огорчила его, как сегодняшняя неудача.
Так началось еще одно, самое долгое женское царствование при дворе Августа II.
Весь двор, весь город с лихорадочным любопытством следили, как развиваются события. Однако развязка, предвидеть которую было нетрудно, все затягивалась. Гойма через курьеров по-прежнему задерживали в провинции, не разрешая вернуться домой.
Графиня Рейс, графиня Вицтум и Фюрстенберг под благовидными предлогами устраивали королю свидания с прелестной Анной, всячески способствуя их сближению; Анна с каждым днем становилась все смелей и благосклонней, но Август с вечера у графини Рейс не подвинулся ни на шаг к цели, Анна Гойм стояла на своем, не шла ни на какие уступки, и ее выдержка, хладнокровие, умение владеть собой начинали уже всех беспокоить. Опасались, как бы король не передумал, не отступился от нее, как бы кто не воспользовался проволочкой, чтобы уговорить Августа остановить выбор на ком-нибудь другом. Графиня Гойм, сколько бы ее ни спрашивали, отвечала все с тем же невозмутимым спокойствием, что она может стать лишь женой короля, но не возлюбленной. Она требовала если не женитьбы, ибо на пути стояла королева Кристина Эбергардина, то торжественной клятвы сочетаться с ней браком, если король овдовеет. Условие было странное, необычное. В другие времена, при другом дворе люди не столь легкомысленные отнеслись бы к нему, как к дикой блажи, но Август, когда Фюрстенберг доложил ему об этом условии, не вымолвил ни слова.
– Признаюсь, – сказал он немного погодя, – это затянувшееся ухаживание мне порядком надоело, надо покончить с ним раз и навсегда.
– Порвать? – спросил князь.
– Посмотрим, – коротко ответил Август.
Больше ничего даже самый близкий его наперсник не мог у него выведать.
В тот же день Август приказал принести из казны сто тысяч талеров золотом. Мешок был тяжеленный, его с трудом притащили двое сильных крепких мужчин. Когда мешок опустили на пол, король ухватил его за оба конца и поднял без всякого усилия. Это была проба. При этом король был так мрачен, что даже Фюрстенберг не решился спросить у него, для чего ему понадобились такие сокровища. Накануне Август виделся с Анной в Бажантарни, куда приятельницы повезли ее на прогулку. Он долго гулял с ней, беседовал, был чрезвычайно нежен, но Анна оставалась все такой же холодной, и уехал он оттуда, как уверяла графиня Вицтум, в небывалом, хотя и затаенном гневе.
Всем было ясно, что развязка близится. Король молчал. И почти ежедневно ездил к княгине Тешен. Она обливалась слезами, выслушивая донесения об Анне Гойм, и осушала глаза, увидев Августа. В такой неопределенности протекло несколько недель. Придворным они показались бесконечными, непонятно было, кому кланяться и воздавать почести, кому нести сплетни. Гойму вдруг не только разрешили, но повелели вернуться, ибо отсутствие его сказалось на казне, – в умении наполнять ее он не знал себе равных.
Вечером того дня, когда ждали возвращения министра, король со ста тысячами талеров в карете велел везти себя во дворец Гойма.
Надвигались сумерки, день стоял осенний, пасмурный. Графиня Гойм была дома одна, она ходила, задумавшись, по небольшой, незатейливо обставленной гостиной. У себя в доме Анна принимала только женщин, и потому очень удивилась, заслышав на лестнице мужские голоса. Каково же было ее изумление, когда дверь без всякого доклада растворилась, и в гостиную вошел король. Дверь сразу закрылась за ним. Испуганная его появлением, не предвещавшим ничего хорошего, Анна невольно отступила. На столике лежал заряженный пистолет – неразлучный спутник ее с первых дней пребывания в Дрездене, хотя все, кто видел его, смеялись над этим. Когда король вошел, Анна схватила пистолет и спрятала его под накидку. Она проделала это ловко и быстро, но от глаз короля ничего не укрылось.
– Никакая защита вам не понадобится, – сказал он, – тем более такая…
Анна, не в состоянии вымолвить ни слова, в упор смотрела на Августа.
– Выслушайте меня, сударыня, – сказал король, бросив на пол мешок с золотом с такой силой, что он лопнул, и дукаты со звоном разлетелись по паркету, – я могу осыпать вас золотом, званиями, титулами…
Тут он взял в руки две принесенные с собой подковы, разломал их и бросил на кучу золота.
– Но я могу, – добавил он, – тех, кто сопротивляется мне, сломать вот так, как я ломаю железо. Вам предоставляется выбор: золото или железо, любовь или война.
Анна стояла, безразлично глядя на кучу золота и куски железа.
– Ваше величество, – промолвила она, – я не боюсь смерти и не мечтаю о золоте. Вы можете сокрушить меня, как эти подковы, но воли моей вы не сломите. И золото ее не растопит. Почему вы не принесли мне
