очутившись наедине, два друга с радостью начали откровенный разговор между собой.
— Насилу-то поймал я тебя! — воскликнул Юлиан. — Уж ни минуты не дам спать тебе. Так как ты довольно долго побыл здесь и ближе увидел нас, я во всем уже могу открыться тебе… Как мы показались тебе?
— Счастливцы, — проговорил Алексей.
— О, и тебя ослепляет наружный блеск! — сказал Юлиан со вздохом. — И для тебя улыбающиеся лица служат доказательством внутреннего веселья… Послушай: под завесою улыбки нередко текут тайные слезы… а ты и не воображал их?.. Эта комедия прикрывает печальную драму, где последним актом будет смерть…
— Что за странное у тебя настроение? — перебил Алексей.
— Нет, это не минутное настроение, — отвечал Юлиан, — а действительность. Ты видел, как мы в салоне вели живой разговор и, натурально, подумал, что мы всем сердцем привязаны друг к другу и, по- видимому, очень тесно соединены в один круг связывающим нас чувством… Маменька, которая, вероятно, показалась тебе прекрасною и столь же счастливою, как и все мы, страдает не меньше нас, потому что судьба обрекла ее на вечный траур… она искала счастья и горько обманулась. Дельрио, наш отчим, очень добр к ней, но никогда вполне не поймет и не оценит ее. Как мать — она потеряла своих детей, потому что наш дядя президент и они — непримиримейшие враги, а мы состоим под его опекой… Анна — этот ангел, которому только недостает ореола и крыльев… жертва, совершенно отказавшаяся от самой себя — и земное счастье для нее не существует… Ее сердце, увлекшись чувством милосердия, сделалось чуждо всех других чувств, внушаемых природою… Ты уже знаешь, что глухонемой и больной брат наш Эмилий требует беспрестанного ее присмотра. Я также не мог бы жить без нее. Притом Анна сказала, что для нас откажется не только от имения, даже от собственного счастья… и она в самом деле отказалась… Теперь видишь, какие здесь стихии счастья!! Грустно смотреть на подобное положение, еще грустнее жить в нем… В заключение скажу, что я — обязанный для возвышения имени Карлинских, для спасения Анны и приобретения спокойствия Эмилию, жениться на богатстве, также обречен на жертву… я люблю страстно и без надежды…
Юлиан оглянулся вокруг, а Дробицкий проговорил:
— Не говори кого, не надо, я уж догадываюсь.
— Ты? Ты? — воскликнул испуганный Карлинский. — Как? Неужели это так заметно?
— Может быть, и нет, милый Юлиан, но дружбе дано предчувствие и сила ясновидения… Притом я знал, какого рода всегда был идеал твой — и угадал…
— Тише! Ради Бога молчи! — прервал Карлинский. — Теперь советуй, что мне делать?
— Мне — советовать?.. Тут нужна опытность, а в этом отношении нет человека моложе меня…
— Каким же образом ты мог догадаться? Скажи, ради Бога!.. Ты очень испугал меня… Я думал, что кроме меня никто на свете не знает моей тайны… я так храню и скрываю ее…
— Да и я, верно, не угадал бы ее, если бы не твое признание, — сказал Алексей, успокаивая друга, — и если бы я прежде не знал твоего сердца…
— Выслушай же меня и позволь оправдаться, — тихо перебил Юлиан, оглядываясь на все стороны. — Не думай, чтобы это была какая-нибудь низкая интрига… между мною и ею нет других более коротких сношений, кроме обыкновенных, принятых в обществе, я никогда не говорил ей и даже ни разу не дал понять, что именно чувствую к ней… Не знаю, любит ли она меня… Моя любовь не имеет и не может иметь будущности, а между тем так велика, так сильна и неукротима, что бывают минуты, когда, забывая все, я хочу схватить ее, похитить, задушить в своих объятиях и, по крайней мере, умереть, так как не могу жить с нею.
При этих словах лицо Юлиана разгорелось, глаза сверкали и две слезы блеснули на них, руки дрожали, во всей наружности отражалось высочайшее восхищение…
— Кроме того, ты должен знать, — иронически прибавил Юлиан, смягчаясь и понизив голос, — Поля — подруга и ровесница Анны — просто-напросто дочь горничной моей маменьки и эконома, сирота без имени и родных… Наше соединение — невозможное дело, а любовь будет грехом, вероломством, подлостью.
Юлиан ударил себя в грудь.
— Вот теперь первый и последний раз в жизни говорю с тобою откровенно, потому что я нуждался в излиянии, советах и утешении!
Алексей глубоко задумался и, встав с места, сказал с важностью старца:
— Послушай. Если ты требуешь моего совета, то, значит, вполне доверяешь мне. Я не обману твоей доверчивости, не унижу себя лестью, не приму за шутку того, что составляет вопрос жизни. Вам надо расстаться, удалиться друг от друга, перестрадать, перетерпеть и убить в себе чувство, которое никогда не должно было рождаться. Вот единственный совет, какой могу дать тебе, другого не вижу.
Юлиан взглянул на него глазами, полными слез, и воскликнул:
— Мой благоразумнейший друг! Ты даешь совет, но знаешь ли ты, что такое любовь? Понимаешь ли, что такое счастье? Передо мною нет будущности, а только одни жертвы и тяжкие оковы, у меня только и есть одна золотая минута, и ты велишь мне добровольно отречься от нее… О, это выше сил моих. Я ничего больше не желаю, как мечтать о ней, только видеть ее, слушать ее щебетанье и веселый смех, глядеть на ее невинные забавы… мне кажется, что я умер бы в ту минуту, когда бы коснулся устами лица ее!
Карлинский повесил голову, и разговор на минуту прекратился. Но, начав говорить, Юлиан уже не мог удержаться и тотчас воскликнул:
— О, зачем я не принадлежу к числу равнодушных людей, которые, заботясь больше о себе, легко жертвуют для себя всеми! Может ли быть что-нибудь легче, как сорвать минуту счастья, хотя бы потом пришлось выкупать ее слезами.
— Только бы не угрызениями совести! — прервал Алексей. — Притом, ведь ты еще не знаешь, любит ли она тебя?
— Любит ли меня? — повторил Юлиан. — Да, этого я еще не знаю, ее уста не произнесли такого слова, потому что я не мог бы слышать его, но ее глаза… но ее улыбка и тысячи других признаков, от которых я отворачивался и нарочно объяснял их себе в противную сторону… ясно говорят, что и она так же несчастлива, как я… с тою только разницей, милый Алексей, что она, кажется, вызывает опасность, летит к ней… и не видит ее, она влечет и притягивает меня к себе, вполне, впрочем, уверенная, что хоть бы я отдал ей свое сердце, мне никогда не позволят отдать ей руку… Странное, необъяснимое существо! В какой степени я избегаю ее, в такой она стремится ко мне, ищет меня с детской наивностью, сама готова броситься в мои объятия. О, это невыразимое мучение!
— Дело в том, что ты невпопад обратился ко мне за советами, — сказал Алексей. — Я не понимаю обоих вас… и слушаю с удивлением, кажется, либо ты, либо я ошибаемся в понимании любви…
— Как, что ты хочешь сказать?
— Согласен ты терпеливо послушать меня одну минуту?
— О, говори и будь спокоен, я буду слушать с любопытством и с жадностью…
— Ваша любовь непонятна для меня. Чего она хочет? За чем гонится? К чему стремится? К разочарованию, холодности и к нравственному унижению… Не понимаю, чего можете вы желать? Что мучит вас? Любовь, сколько я понимаю это слово, чисто духовное чувство, так можете ли вы желать больше того, что имеете? Вы живете вместе, никто не запрещает вам тайно любить друг друга, имеете возможность помогать друг другу и поддерживать в сердцах священный огонь… Можете года, десятки лет жить этим чувством, тогда как земные связи, вероятно, ослабили бы и погасили его.
— Поэт! Ты не знаешь человека! — подхватил Юлиан. — Твоя любовь всегда подобна Беатриче Данте, которая водит его по надземным мирам… Человек состоит не из одной души… я не умею разбить своего чувства на две половины и одну из них уничтожить, я люблю ее душою, сердцем, телом, люблю с ног до головы, люблю в полном составе, как создал ее Бог!..
— Бедный, — вздохнул Алексей. — Так приготовляйся к разочарованию и мучениям…
— Мучение уже началось, разочарования я не боюсь… нет! Предмет любви моей, который я знаю, как самого себя, ни в чем не обманет меня. Каждый день я нахожу в ней новые сокровища, с каждой минутой сильнее люблю ее… Мне представляется, что весь свет, подобно мне, должен сходить от нее с ума, и я желал бы удалить всех, чтобы одному остаться с нею…
