большей части из старых слуг, находившаяся в постоянной войне с лакейством палаццо, оживляла это скучное уединение сплетнями и передачей сведений о словах и поступках мачехи и Люиса, что беспрерывно раздражало оба лагеря. Слуги француженки исполняли, с другой стороны, ту же самую обязанность.
Насколько мачеха прилагала стараний, чтоб девицы не могли выйти замуж, настолько последние вопреки ей умоляли небо о ниспослании им супругов. Положение их сделалось невыносимо, и, несмотря на то, что они гордились своим именем и состоянием, они, может быть, повыходили бы и за плебеев, лишь бы хоть немного отравить жизнь ненавистной мачехе, которую иначе не называли между собой, как гувернанткой, или шепотом — людоедкой.
За недостатком приличных партий, ибо молодежь от них удаляли всевозможными способами, девицы, отправляясь в городской костел, посматривали даже и на городскую молодежь, которая положительно не отвечала уж условиям аристократии.
Иза говаривала сестре:
— Я вышла бы за лесничего, Бог знает за кого, лишь бы досадить им, лишь бы Люис не был моим наследником. Адвокат уверяет, что это возможно, хотя и несправедливо.
Эмма думала точно так же, но ей было жаль отца, которого она очень любила и на которого это произвело бы тяжелое впечатление, и тем удерживала сестру.
— Э, милая моя! — отвечала Иза. — Эта людоедка довела несчастного отца до такого состояния, что он, по-видимому, ничего не знает, что с ним делается. Бедный отец!
— Бедный отец! — повторила Эмма. — А нам даже доступ к нему затрудняют под разными предлогами. Оставляют его одного по целым дням, забывая о его нуждах.
Так как описываемый день был понедельник, и они по обычаю вчера обедали в палаццо, то их и не пригласили к обеду. Они видели, как брат вышел с гостем, и, разузнав, что общество отправилось в сад, решились выбежать туда в надежде встретиться с приезжим. Надев свежие платья, они поспешно пробрались в ту сторону, где, по их мнению, должны были находиться гуляющие.
Обыкновенно сестры ограничивались прогулкой в стороне сада, примыкающей к флигелю, но им не запрещалось гулять, где угодно, и только добровольно они ходили там, где не могли встретить ни мачехи, ни ее штата. На этот раз они поступили наоборот. Они очень хорошо знали, что если б только брат увидел их издали, то постарался бы увести гостя, а так как темные шпалеры опоясывали Целый сад, то этим путем и можно было пробраться незаметно.
Обладая чрезвычайной догадливостью, Иза знала, куда Люис проведет гостя, чтобы похвастать садом, и потому уселась с сестрой в липовой беседке, которой миновать было невозможно. Стараясь скрыть умышленное желание встречи, они взяли с собой книгу, и Эмма начала читать вполголоса 'Размышления' Ламартина.
— Ты полагаешь, что они придут сюда? — спросила она у сестры.
— Уверена. Люис не увидит нас заблаговременно, а когда войдут в беседку, то приличие заставит его познакомить гостя с любезными сестрицами. Семейные тайны неохотно раскрываются; людоедка принуждена будет пригласить нас на чай, и…
— И что же? — спросила грустно Эмма.
— Что ж нам мешает дать волю фантазии?.. Может быть, молодой человек влюбится.
Эмма рассмеялась.
— Кто ж может полюбить два увядших цветка, намоченных в уксусе и пропитанных горечью? — сказала она.
— Не прерывай меня, — возразила более отважная Иза, — молодой человек влюбится…
— Ах, Иза, неужели ты решилась бы на это?
— Я совершеннолетняя, отец ничего не помнит, мачеха жаждет нашей гибели, что ж нам делать?
— Знаешь ли, что я дрожу, когда слышу от тебя подобные речи.
— И я дрожу, но только с досады, — прибавила Иза. — Веришь ли, что даже аптекарчик Скальский кажется мне приличным, и я мысленно ищу в нем освободителя.
— Фи! — воскликнула Эмма. — Сын аптекаря! Помилосердуй!
— Я же говорила тебе, что назло ей готова выйти хоть за лесничего.
— Тсс!
Сестры замолчали. Послышались шаги и веселый разговор. Эмма снова принялась за Ламартина. Люис действительно приближался по аллее с гостем, и был довольно смешон в своей изысканном костюме.
Искусно скроенное платье не могло скрыть горба; лицо его, хотя и красивое, отличалось злобным выражением, а движениями и походкой, подражая франтам, счастливее его сложенным, он добровольно делался смешным.
Вдруг лицо Люиса, раскрасневшееся после обеда, побледнело; он первый увидел сидевших на скамейке сестер и догадался, что они нарочно сюда пробрались. Возвратиться назад не представлялось возможности, потому что могли бы возникнуть Бог знает какие догадки, а между тем он не знал, что делать.
Барон стоял на пороге беседки и с любопытством смотрел на девиц, очень хорошо зная историю дома; он желал знать, как поступит молодой граф в данном случае.
Люис обдумывал, графини притворялись, что ничего не видят. Эмма читала. Хитрый юноша слегка толкнул барона.
— Не будем мешать им, — сказал он. — Мои сестры, эксцентричные, любящие уединение и несколько одичалые. Представь себе, что мама не могла упросить их выйти сегодня к обеду.
Барон отступал как-то медленно, ибо, по-видимому, не хотелось ему уйти таким образом. Иза увидела маневр, догадалась о какой-нибудь проделке брата и из опасения, чтоб не скрылся гость, громко окликнула Люиса.
Девицы притворились, что за деревьями не видели барона.
— Люис! — позвала она. — Поди же к нам; не бойся, мы одни.
— A, — проговорил брат, кусая губы, — это какое-то чудо, что Иза не убежала. Пойдем.
Он в душе проклинал негодницу, — но приличие… 'Ах и зачем было приводить его в сад?'
Войдя в беседку, он представлял гостя сестрам.
— Барон Гельмгольд Каптур, — сказал он.
— Извините, — сказал последний, — что мы так неожиданно прерываем ваше любимое уединение, ваше чтение.
— Ах, мы едва уже не начали зевать за книгой, — с живостью отвечала Иза. — Вы, господа, избавили нас от святотатства. Грех против поэзии задремать и зевать над подобным произведением. Приветствуем вас, как избавителей.
Люис побледнел, так не понравился ему этот смелый тон, который шел прямо вразрез с тем, что он сам говорил о сестрах минуту назад.
Но Иза готовила ему еще худшую неожиданность. Барон удивленный, подстрекаемый любопытством, посматривал поочередно на Изу и Эмму: на лице его невольно выражалось пламенное желание узнать ближе эти загадочные существа.
— Нет сомнения, — сказала Иза с живостью, поддерживая разговор, — что брат вел вас, барон, с целью показать красоты нашей местности. Не правда ли, братец?
Люис принужден был пробормотать нечто подтверждающее.
— В таком случае я заступаю его место, предугадывая, куда бы он повел вас. Идем!
Эмма молчала, но глаза ее не теряли времени: пристально смотрела она на гостя, и насмешливая улыбка блуждала на устах ее. Барон Гельмгольд как бы колебался с минуту.
— Я действительно люблю леса, — сказал он. — В Европе нет уже таких боров и дебрей, за исключением захолустий в итальянских городах, да некоторых диких ущелий в Германии. Лес имеет свою прелесть, красноречие, красоту и поэзию.
— Довольно прочесть, что Мицкевич написал о нем в 'Пане Тадеуше', — подхватила Иза.
— Все это хорошо на минуту, — сказал насмешливо Люис, — но это трущоба, в которой я не хотел бы жить. Признаюсь, я дитя Цивилизации девятнадцатого века и предпочитаю парижские бульвары самой
