управляет человеком. Он решился обдумать все хорошенько, так как ничто еще его не понуждало.
Немало он только удивлялся тому, что доктор, который, конечно, несколько раз пересматривал его бумаги и должен был знать об этом родстве, никогда не намекал об этом, так же, как и о его отце.
Таинственный этот отец, имя которого только было упомянуто в венчальном свидетельстве, в котором он прописан не как шляхтич, — нигде более не показывается в бумагах. Валек, однако ж, надеялся узнать что-нибудь больше от старых людей в Турове. Вероятно, под покровом этой тайны скрывалась и не драма, но все-таки нечто, о чем необходимо было знать сыну. Почему же доктор, которому должна была быть известна причина отлучки егс отца, никогда не вспоминал даже об этом?
— Все это необходимо объяснить во что бы то ни стало, — подумал Лузинский, — я в этой неизвестности жить не могу. Если даже отец и провинился в чем, то вина не падает на меня, а может быть, он пал жертвой клеветы, преследований, несправедливости.
Видя, что пани Поз не думает присылать ему кофе наверх (может быть, это входило в особый расчет прекрасной вдовы), Валек пошел в ее комнату и застал ее без обычной повязки, бледной, интересною и довольно старательно одетой. Она чрезвычайно радушно встретила его. Первый раз пришло Лузинскому в голову, что ему могли расставлять сети, и он, как человек практичный (несмотря на гений), решился быть осторожным.
Пани Поз велела подать кофе, который и принесла улыбающаяся Юзя.
— А знаете ли вы самую свежую новость? — спросила вдова. — Скальские продали дом и аптеку.
— В самом деле? Когда? Кому? Так скоро?
— Конечно, удивительнее всего эта неожиданность, — продолжала вдова, с чувством смотря на Валека, который опустил глаза из предосторожности. — Вчера, говорят, к ним приходил доктор Милиус по поручению незнакомца, который недавно здесь поселился, и они порешили с двух слов.
— Не думаю, — сказал Валек, — это болтают от нечего делать. Зачем бы покупать незнакомцу аптеку?
— Говорят, что он где-то и сам в Америке был аптекарем.
— Из Нью-Йорка приехал в наш город заводить аптеку? Ха-ха-ха! Не верьте, этого быть не может.
— Так говорят. Кажется, Скальские ищут деревню, или даже нашли.
Лузинский хохотал до упаду.
Он, может быть, имел некоторые причины к смеху, но на этот раз ошибся в своем скептицизме, ибо против всякого вероятия, дело было так, как рассказывала его хозяйка.
Но мы оставим молодого человека за сытным завтраком наедине с хорошенькой хозяйкой (на которую посматривала любопытная Юзя сквозь замочную скважину) и пойдем за доктором.
Милиус, несмотря на свое горе, поплелся в аптеку по желанию Вальтера. Мы уже знаем, что Скальские решились сбыть и дом, и дело. Старик отец, понуждаемый детьми, не найдя покупщика в городе, собирался в Варшаву. Вещи уже были уложены, место в дилижансе запасено почтмейстером; семейство с нетерпением ожидало и поездки, и ее последствий, как под вечер в так называемую канцелярию Скальского вошел пасмурный Милиус и молча опустился на диван, стоявший у двери.
С тех пор как Скальский решился продать аптеку, он не считал уже себя обязанным оказывать прежнее уважение Милиусу, а потому он почти оскорбился этим бесцеремонным приходом, и в особенности тем, что доктор прямо сел, не проговорив даже обычного приветствия. Правду сказать, последний гораздо больше думал о своем горе, нежели о поручении.
— Значит, я первый должен вам сказать 'добрый вечер'? — спросил как бы насмешливо аптекарь.
— Разве мы знакомы со вчерашнего дня, чтоб заниматься подобными формальностями? — сказал холодно Милиус. — Эх, старина! Я пришел за делом, а не для того, чтоб желать тебе доброго вечера.
— Если за аптечным делом, то извините, я уже не занимаюсь аптекой, — возразил Скальский.
— С чем и поздравляю, — сказал доктор, — значит, ты догадался, что тебе это давно следовало сделать, ибо у тебя нет ни способностей, ни призвания к ремеслу.
— К ремеслу? Скорее к искусству, — поправил Скальский.
— Ну, хоть и к искусству, — молвил доктор. — Значит, ты продал и аптеку, и искусство?
— Нет; но завтра еду в Варшаву, где ожидает меня контрагент.
— Хорошо. А что тебе дают?
— Что дают? — повторил Скальский в смущении. — А для чего вам это?
— Может быть, я дал бы больше или меньше.
— Но ведь доктор не может быть аптекарем.
— Но я могу иметь аптекаря. Представь себе, Скальский, как выгодно иметь в руках аптеку, кормить пациентов без меры лекарствами и класть в карман деньги и за визиты, и за медикаменты! А?
Скальский посмотрел на Милиуса с изумлением; он ничего не понимал.
— К чему эти шутки? — сказал он.
— Я нисколько не шучу относительно приобретения аптеки! — воскликнул доктор. — Конечно, сам я ее не куплю, но серьезно, У меня есть покупщик. Что за нее возьмешь?
— Серьезно? — спросил Скальский.
— Без шуток.
— Вот ведомость, — сказал смягчившийся неожиданно аптекарь, — здесь цены материалам показаны самые умеренные. Кладовая наполнена: нет медикамента, которого бы вы не нашли, — выбор отличный, и все это свежее. В доказательство скажу, что я ежегодно сам ревизовал все в подробности и что только было испортившегося — без сожаления выбрасывал в канаву.
— Знаю, — отвечал доктор, — потому что в прошлом году выбросил ты nux vomica, которую дети подобрали и едва не отравились.
— Правда, правда, — прибавил с жаром аптекарь. — Покажи мне другого аптекаря, который принял бы подобную жертву для славы своего заведения!
Доктор улыбнулся, развернул ведомость и взглянул на нее.
— А что же будет стоить дом? — спросил он.
— Цена не очень велика, скажу, не хвастая! — воскликнул аптекарь, в сущности, любивший похвастать. — Потому что это не дом, а настоящее маленькое палаццо, устроенное с таким комфортом, какого не найдешь в деревне. Угодно посмотреть?
— Ты забываешь, любезный Скальский, что твой дом я знаю так же хорошо, как и тебя.
— Вот ведомость и цена, — сказал аптекарь.
— А вместе это составит порядочную сумму, — сказал доктор, складывая обе стоимости. — Уступишь что-нибудь?
— Ни гроша! — отвечал Скальский.
— В таком случае не продашь, — заметил холодно Милиус, положив бумаги и потянувшись за шляпой.
Скальский смутился.
— Подожди, — сказал он, — поговорим по-человечески.
— Нет, любезнейший, — прервал Милиус, — я знаю, что это значит, по-человечески: будем несколько часов надрывать горло, стараясь склонить друг друга, — ты рассчитывал взять больше, а я дать как можно меньше. Мне это не с руки. Ты меня знаешь и знаешь, что я желаю тебе добра, что я никому в жизни не намерен вредить и не хочу пользоваться ничьим неблагоприятным положением. Говори последнюю цену: если можно, я дам, а нет — так нет!
Скальский закусил губы, снял очки и начал их вытирать, желая выиграть время; он боялся упустить готового покупщика, потому что другого пришлось бы на самом деле — отыскивать. Расчувствовавшись неожиданно, он бросился доктору на шею.
— Любезный друг! — воскликнул он. — Войди в положение человека, который продает все свое состояние!
Милиус снова принялся за ведомости, начал внимательно их рассматривать, потом подумал хорошенько и, написав свою цену, подал ее Скальскому, снова потянувшись за шляпою.
