король червонный каждый раз ложился по правую руку пиковой дамы. Это уже очевидное предназначение.
— Но, моя Бжозя, ведь это графчик?
— Как будто графчик этот не может влюбиться!
— Он так молод, Бжозя, голова у него ветреная!
— Тем лучше, что молод!
— А к тому же отец, мать никогда бы не позволили.
— Это старая история, моя душка! Читала и слышала я об этих отцах, которые не позволяют; но это всегда кончается тем, что должны уступить и рады дать благословение. Наконец, сумасшедшие были бы они разве, если б не позволили: где же найдут они что-нибудь лучше?
— А ты меня и не спрашиваешь даже, Бжозя, нравится ли он мне?
— Что ж, неужто нет?
— Но представь же ты себе, я решительно не страдаю по нем.
— Что ты? Разве это возможно, чтобы такой красавец, такой молодой…
— Ты не всмотрелась в него: когда улыбается, он кажется страшным; в улыбке его есть что-то неискреннее.
— Воображение, воображение! Показалось тебе! Но ведь это всегда сначала! Отличнейшая примета: если девушка боится молодого человека, непременно выйдет за него. Это уж несомненно. Вот, что скажу тебе, Франя, когда-то и я была недурна; Чеснокович очень заглядывал на меня, хотя я была бедная девушка, и не один он, а и пан Павел, и пан Ремегиан, покойник, волочились за мной; но должна признаться тебе, что я чувствовала слабость к Ремегиану. И имя было такое прекрасное, и сам он был молодец. Бывало, как крикнет ради шутки, так рамы оконные трясутся. И могу уверить, сначала мне и не снилось, не хотела даже на него и глядеть, а потом так полонил мое сердечко, что просто средств никаких не было… Но, видно, не было на это воли Божией… И она вздохнула, а Франя незаметно улыбнулась.
— Вот что я тебе еще скажу, — продолжала она, — если бы еще раз случилось тебе так его встретить, зачем убегать? Кажется мне, не грех молодежи поболтать между собой немножко, поспорить и пошутить. Пускай тебя разглядит этот графчик, и ручаюсь тебе, ты будешь графиней.
— Но, может быть, моя Бжозя, это какой-нибудь насмешник и обманщик, который хочет только посмеяться над бедной девушкой.
— Господи Иисусе Христе! Что ты говоришь, Франя, и кто же бы это решился посмеяться над тобой! Над этакой малинкой! Над этим золотым яблоком! Над этим ангелочком!!..
Франя засмеялась, обнимая Бжозовскую.
— Не балуй меня, сделай милость, — сказала она весело.
— Ребячество у тебя в голове, моя Франя; я смотрела ему в глаза очень пристально; это молодой и добрый мальчик… Ну, и на картах шесть раз вышло… Ты должна быть графиней.
Несмотря на то, что граф Сильван дал себе торжественное слово не ездить мимо Вулек, случалось вечно, что дороги во все места, куда ему нужно было, шли непременно через Вульки. Несколько раз он как- то незаметно заблудился на известной дорожке, а однажды лошадь так устала, что пришлось слезть с нее и несколько пройтись по лесу.
Вдали, между березами, мелькнуло белое платьице, и граф, призывая криком и свистом собаку, которой тут и не было, пустился поспешно в направлении к бело-розовому видению. Он наткнулся только на Горпыню, потому что Франя, заметив этот маневр, предпочла выбрать другую дорогу, а не встретиться с графом посреди леса.
Сильван, пустившись в березняк, решился преследовать Франю и, в конце концов, разумеется, встретил ее.
Они поздоровались, как старые знакомые, хотя Франя заметно была взволнована, а Сильван несколько раздосадован.
— Здравствуйте!
— Здравствуйте.
— Вы здесь опять на прогулке?
— Да; это близехонько от дома, я чаще всего прихожу сюда.
— Как здоровье пана ротмистра?
— Моего отца? Очень вам благодарна, совершенно здоров; он поехал в приход, а я поджидаю его, потому что ему как раз здесь приходится проезжать.
Сильван немножко поморщился, но пользуясь удобной минутой, весело начал разговор. Франя была простая девушка, но нельзя было отказать ей в уме, а как красноречива пара черных, молодых и быстрых глаз, когда и белые зубки, и улыбка, и движения придают им прелесть и выразительность! Часто слышится нам даже то, чего и не говорят эти глаза. Сильван, начавший роман в предположении бесцеремонно окончить его, удивлялся, отчего вдруг потерял всю смелость перед девочкой, которую окружало какое-то непонятное очарование. Он досадовал на уважение, которое невольно чувствовал к ней.
Посреди разговора молодых людей послышался, как раз вовремя, стук тележки пана Курдеша. Франя осталась на месте; Сильван сел на коня и пустился вскачь по боковой тропинке, чтобы избегнуть встречи со старым ротмистром, о котором, за минуту перед тем, осведомлялся так заботливо.
Франю оскорбило это, она не могла понять, с какой стати делать тайну из случайной встречи и минутной болтовни.
Вскоре, приближаясь мало-помалу, тележка показалась наконец с откормленной Хоронжанкой в оглоблях и с ротмистром, который, по обыкновению, сам правил. Увидев дочь, старик остановился, подвинулся немножко, поправил сено и указал ей место подле себя.
— Чай, набегалась довольно, должно быть, устала, — сказал он ласково, — садись, я отвезу тебя домой.
— Я бы пешком пошла, милый папа!
— Ну, садись, садись, не церемонься. Хоронжанка стащит еще нас обоих.
И Франя легко вскочила в тележку подле отца. После расспросов о приходском священнике, о дороге, о доме и работниках, которых Франка видела, пришлось сказать кое-что и о графе; именно потому, что он из своего бегства делал какую-то тайну, она не могла умолчать об этом.
— А знаешь ли, папа, кого я уже второй раз встречаю в березняке?
— О! Кого же? Волка или зайца?
— А отгадайте.
— Собаку или волка, а? — сказал, смеясь, старик.
— Да нет, — смеялась Франя, — совершенно другое, отгадывайте непременно.
— Ну, кого-нибудь из соседей… из соседок… но не из близких. Старого или молодого? — спросил Курдеш.
Франя невольно покраснела.
— Молодой! — отвечала она едва слышно.
— Вот тут и точка с запятой, не отгадаю; говори лучше прямо, я не берусь пересчитывать всех, которые вертятся перед тобой.
— Я встретила… графа Сильвана.
— Как? Из Дендерова?
Старик закусил губы, задумался, а оживленные глаза его уставились на дочь. Потом он, поцеловав Франю в лоб, сказал:
— Да вознаградит тебя Бог за то, что ты откровенна со мной; надо тебе заметить, мое сердце, что тут не без штук. Барчонку тут некуда ездить, и он является нарочно.
— Как это? Для чего же?
— Для твоих хорошеньких глаз, моя Франка! Но осторожней с баричами этого калибра! Осторожней! Франт рассчитал так, чтобы не встретиться со мной… а говорил ведь с тобой?
— Как же и довольно долго.
— И когда я подъезжал…
— Он свернул по тропинке в лес. Курдеш покачал головой и улыбнулся.
— Умен он, — произнес старик потихоньку, — ну, да и я не дурак. Ого, сердце мое, недаром, вижу я,
