подкован.
— Так это правда, что мы должны ему двести тысяч?
— Да!.. Надо подумать: и тут есть средство. Ты ведь был у него?
— Два раза.
— Даже два? — спросил отец.
Сильван, немного смешавшись, замолчал; отец рассмеялся.
— Кажется, тебе там девочка приглянулась! Ха! Ха! Ничего в этом нет дурного и даже, может быть, пригодится к чему-нибудь. Надо, чтобы ты опять там бывал и, пожалуй, почаще…
— Я? Но что же из этого выйдет?
— Надо надуть шляхтича надеждой на замужество дочери, если только он поддастся этой штуке; иногда и эти простые средства, именно своею грубостью, удаются отлично.
— Как это, батюшка? Я не хорошо понимаю тебя.
— Вижу, что можно говорить с тобой откровенно. Езди к Кур-дешу и волочись за его дочерью, понимаешь? Я будто бы ничего не знаю об этом. Шляхтич, обольщаемый нашим графством, не станет приставать об уплате долга; я притворюсь слепым; но если бы дошло дело до развязки, у тебя всегда есть отговорка: отец не позволяет жениться, и конец.
Сильван, как ни был испорчен, почувствовал некоторое отвращение к такому решению: он стыдился роли обманщика, какую приказывали ему разыгрывать, и молчал, искоса поглядывая на отца, который говорил все это с таким хладнокровием и бесстыдством, как будто речь шла о вещи самой естественной и благороднейшей в свете.
— Можешь себе ездить туда, — прибавил старик, — можешь иногда пожаловаться на мой аристократизм и суровость. Ротмистр будет потворствовать твоим открытым исканиям; об остальном не заботься. Нужно только выиграть время. Барышню можно будет выдать за кого-нибудь замуж, хотя бы за Вацлава; для него это была бы великолепнейшая партия!
Прекрасное это предположение так заняло графа, что он даже улыбнулся. Сильван стыдился несколько своей роли, но принял ее охотно, потому что она давала ему возможность отмстить шляхте, которая до сих пор осмеливалась сопротивляться.
После таких откровенностей не о чем было уже и говорить; оба замолчали на минуту. Граф позвонил; Сильван, принимая это за намек, хотел уйти, но отец остановил его.
— Останься, граф, — сказал он, — увидишь, как обделываются дела; тебе надо привыкать.
Сильван остался на диване, а отец, услыхав отворяющиеся двери, шаги и кряканье Смолинского, вышел в первую комнату.
Смолинский был не совсем в веселом положении, потому что возвращение графа застало его в сборах к выезду. Как из разваливающегося дома бегут все, так и Смолинский, почуяв беду, подумывал и собирался улизнуть. Граф знал уже об этом через своих шпионов. По дороге он останавливался в корчме за деревней, по обыкновению расспросил жидка-арендатора обо всем, что делалось, и притворился, однако же, что ничего не знает. Так нужно ему было на этот раз.
— Ну, что! Добрый вечер, Смола! — сказал граф. — Ты не ждал меня скоро?
Смолинский, видимо, сконфузился: он потирал бледные уши, ломал себе пальцы, моргал глазами, потоптывал ногами и, сделав наконец усилие улыбнуться, сказал:
— Что же, ясновельможный граф, хотя и не ждали мы вас, но рады. Что же привезли вы нам хорошего?
— Прежде скажи мне, спас ли ты, что можно было, из Сломницкого поместья? Конфискацию мне удалось отложить еще на три месяца.
— Спасаем, но идет плохо.
— Не понимаю, как это плохо; должно идти.
Смолинский посмотрел исподлобья. Граф стоял, словно Юпитер, надменный и гордый.
— Разве нам так нужно разговаривать? Разве вы не знаете, чем пахнет?
— А чем же пахнет?
— Да уж из этой каши не вылезем, если бы что и спасли из Сломницкого поместья.
— Из чего же не вылезем?
— Да из беды.
— Что же ты воображаешь, из-за Сломницкого поместья я пропаду?
Смолинский вытаращил глаза. Граф улыбался с такой самоуверенностью, что Смолинский, хотя и знал его давно, был обманут и встревожен этой улыбкой. Он поколебался.
— Что же вы думаете, ясновельможный граф?
— Что думаю? Спасти что можно и по-прежнему идти дальше.
— Куда? — спросил насмешливо управляющий.
— Это уже мое дело. Много ли наличных в кассе?
— За вычетом того, что следует мне…
— А, так уж ты прежде себе высчитываешь!
— Мне очень нужно…
— Об этом после… Сколько денег в кассе?
— Право, я не считал…
— Ну, так я, может быть, скажу тебе, сколько должно быть! Смолинский рассердился и пожал плечами.
— Да что, ваше сиятельство, даром воду толочь? Хотя бы и нашлось что в кассе, да что же это при настоящих обстоятельствах? Есть еще полторы тысячи рублей.
— Сколько ты взял за лес из Сломницкого поместья?
— Дали гуртом двадцать тысяч злотых.
— Прекрасно, это уже тридцать.
— Но, ясновельможный пан, мне очень нужна моя собственность.
— Надеюсь, ты тут не первый, — сказал граф с принужденною вежливостью. — Не бойся, твое не пропадет. У меня с собой еще есть 30 000, из которых истрачено очень мало, потому что в Житкове нечего было делать, и я обошелся малым; вместе составляется около 60 000. Этого на первый раз будет довольно; а что делать дальше, подумаем.
В эту самую минуту в передней поднялся шум; кто-то пробивался к графу, воюя со слугами. Двери с шумом распахнулись, и в комнату влетел Пенчковский, задыхающийся, побагровевший, обеспамятевший. Глаза его были налиты кровью; вся фигура выражала сильнейшее беспокойство и раздражение.
— Это что за история, любезнейший Пенкося! Как поживаешь! — воскликнул граф. — В такое время! Что же привело тебя?
Пенчковский холодно поклонился.
— Вы извините меня, ясновельможный граф, что так неожиданно врываюсь к вам, но, право…
— Что же случилось, любезный Пенчкося? — спросил граф предупредительно, но гордо и важно.
— Я так несчастлив, — заговорил Пенчковский в замешательстве, — что должен, хоть и не хотел бы, надоедать ясновельможному графу; но такое обстоятельство…
— В чем же дело, мой Пенчковский? — спросил медленно граф. — Что такое?
— Я в таких обстоятельствах, извините меня, ясновельможный граф, но я обременен семейством; выработав в поте лица, я не могу потерять… Мой капиталец мне нужен.
— Какой капиталец? Как же это? Неужто ты хотел бы уже взять его назад? Да ведь едва прошло несколько недель, как ты дал мне его и взял вексель?
— Я знаю, что срок еще не прошел; но при таких обстоятельствах… сжальтесь надо мною! Дети, жена без куска хлеба! Не погубите меня!
Он стал путать и бормотать невнятно, заклинать, грозить, плакать и просить.
— Что же это так загорелось? — произнес граф. — А, а! Догадываюсь, — прибавил он, хватаясь за бока от смеху, — это конфискация Сломник задала тебе такого страху! Ха! Ха!
И он вдруг перестал смеяться и гордо, с гневом обратился к задумавшемуся шляхтичу.
— Знайте, сударь, — сказал он, — что я не желаю и не прошу ни у кого денег, а если у кого возьму, делаю ему одолжение! Сколько ему следует?
