кое-что простить. Мне хотелось застать тебя непременно.
— Садись, сделай одолжение; не хочешь ли сигару?
— Благодарю, я ненадолго.
— Чем же могу тебе служить?
— Буду откровенен, — сказал Сильван, — на дороге в Варшаву я встретился с каким-то бароном из Галиции и его хорошенькой дочерью. Признаюсь тебе, что барон, барон как барон, но чудная Эвелина заняла меня чрезвычайно. Вчера я видел тебя с ним в карете: ты знаешь, стало быть, где он живет? Знаком с ними? Можешь мне сказать о них что-нибудь?
Эдуард посмотрел с улыбкой на графа и пожал плечами.
— И знаю, и не знаю их, — ответил он, — живут на Медовой улице, около дворца Паца. Барон привез мне письмо от графа 3. из Львова; вот все, что я о нем знаю. Приятель мой рекомендует его как очень порядочного человека, занимающего очень хорошее место при австрийском дворе, богатого и имеющего дела в Варшаве. Через письмо я и познакомился с бароном.
— Но кто же он такой? — спросил Сильван. — Помещик из Галиции? Сановник? Какие у него связи?
— Все это тайна, — сказал Эдуард, — вчера М. говорил мне, что ему кажется, будто он видел этого барона в Вене, но не припомнит, в какой роли и где.
— Барон же должен был сколько-нибудь высказаться?
— Ровно столько же, сколько сказано было в письме, — ответил Эдуард, — да, признаюсь, я и не любопытствовал — не расспрашивал его.
— Видел ты баронессу?
— Видел.
— Очень хороша! Прекрасна! Не правда ли?
— Хороша; но мне она не очень понравилась: она слишком горда, равнодушна и холодна для своих лет.
— Они станут здесь выезжать? Принимать? Заведут какое-нибудь знакомство?
— Я замечаю, что барону хочется этого; я представлял его везде; он нанял большой дом и устраивает его на барскую ногу. Мне кажется даже, что он совсем поселится в Варшаве.
— Я бы попросил тебя когда-нибудь вместе со мной поехать к ним, — прибавил Сильван.
— С удовольствием! — поспешил ответить Эдуард.
На этом и кончился разговор, из которого Сильван не много, собственно, узнал нового, но утешал себя мыслью, что по нитке скорей доберется до клубка.
В Дендерове, по отъезде Сильвана, ничто не изменилось: отсутствие его не было даже заметно. Граф, сам отправивший сына на эту охоту за женой, засыпал тоЛько спокойнее, рассчитывая, что сын воротится с приданым, что невестка может своими деньгами поправить его дела; он стал бодрее, нетерпеливо ожидая известий. Точно так же, с другой стороны, замужество дочери с Фаруреем принял он за спекулятивное средство, из которого должно что-нибудь извлечь; понемножку он стал намекать будущему зятю, что его имения мало приносят ему доходов, что они в руках дельного человека могли бы дать вдвое больше, и указывал для сравнения на свои поместья. Старый юноша улыбался, но, казалось, не понимал, к чему это клонилось, весь занятый боготворе-нием Цеси. А Цеся, которая дала себе слово, что она покорит Вацлава и приведет его к своим ногам, трудилась потихоньку над планом; но до сих пор, впрочем, ей еще ничего не удавалось.
Она очень обрадовалась, когда в один вечер граф за чаем объявил жене и дочери, что он желает собраться с визитом в Вульки, к Курдешу. Поводом к этому он выставлял, что Франя скоро выйдет за Вацлава и станет, следовательно, их родственницей, что эту любезность необходимо сделать для Вацлава; на самом же деле он думал только, как бы поддеть старого шляхтича, не зная, чем заплатить ему его двести тысяч. Графиня сильно поморщилась на распоряжение мужа, не скрывая своего нерасположения к Вацлаву и полного равнодушия к семейству шляхтича; но Цеся живо ухватилась за эту мысль.
— О, едем, едем! — воскликнула она. — Я уже так давно сгораю любопытством… увидеть эту красавицу Франю, в которую и Сильван был влюблен, от которой и Вацлав с ума сходит… Простая девушка… это должно быть что-нибудь особенное, или красотою, или умом…
Граф рассмеялся.
— Сильван не был в нее влюблен, но хотел за ней поволочиться, — сказал старик, заботясь о чести своей фамилии, — что же касается до Вацлава, тот просто-напросто влюбился в первую встречную… Меня удивляет, что он не женится на твоей горничной…
Цеся молча покачала головой; графиня не противоречила, не сопротивлялась; она смотрела равнодушно на визит: его хотел граф, его хотела дочь, стало быть, так и следовало. Решаясь оказать такую честь домику шляхтича, Дендера не мог даже не подумать, как бы немножко кольнуть его и дать ему почувствовать, какая пропасть разделяет их. Приказано было вследствие этого вытащить карету, шоры, парадные ливреи, а графиня и Цеся не пожалели на свой наряд бриллиантов и украшений.
— А, — думала Цеся, — наконец я узнаю ее, этого опасного врага, эту сельскую красоту, из-за которой эти господа теряют голову. Любопытно, любопытно! Хотела бы я застать там Вацлава, чтобы он мог сравнить нас обеих и чтобы сердце его сжалось такою же болью, какую испытала я по его милости!
Обедали в этот день раньше обыкновенного; граф сам осмотрел экипаж и наряд жены и дочери, и когда поехали, пустил клуб дыму из трубки, которую курил в ознаменование радости, что выдумал такое великолепное средство поддеть Курдеша. Омрачалось только его чело при мысли, что графиня обойдется там, пожалуй, не слишком любезно и оскорбит; но его успокаивало несколько то, что он дал особенную инструкцию Цесе, которая, казалось, поняла его.
Наконец семейство графа, ехавшее в глубоком молчании, увидело Вульки и маленький домик, кажущийся таким плохим после дендеровского дворца, и в ту же минуту стоящая посреди кур и цыплят Бжозовская заметила экипаж; сначала она не поверила своим глазам; когда же убедилась, что экипаж едет прямо на двор, она чуть не умерла от суеты и испуга. Никогда еще такие нарядные гости не навещали пана Курдеша! Карета, шесть лошадей! Лакеи в галунах: где все это поместить, принять, посадить! Прибавим для лучшего пояснения испуга панны Бжозовской, что в первой, параднейшей приемной комнате, как в самой сухой и теплейшей, сушилась только что привезенная пшенная мука, рассыпанная на скатертях на столе, на полу и даже на диване, и что в сенях свалено было множество полученных от кожевенника ремней, что перед крыльцом шумела разная домашняя птица, а посреди двора, на веревках, сушилось, разноцветными группами, выстиранное белье. Бедная Бжозовская не имела смелости по-шляхетски, с известною гордостью, принять гостей посреди этих знаков труда, хозяйства и экономии; она крикнула: «Езус, Мария, Юзеф!» и вбежала к Фране, не будучи в силах сказать об угрожающей опасности и только рукой указывая в ужасе на дорогу. Франя подумала, что случилось какое-нибудь большое несчастье, вскочила с места и просто не знала, что делать.
— Спасите, кто в Бога верует! — воскликнула, наконец, Бжозовская. — Несчастье!
— Какое несчастье? — спросили Вацлав и Курдеш, случайно сидевшие в комнатке Франи, вскакивая один с сундука, другой со скамьи.
— Ужасы! Ландара note 24, шесть лошадей, галуны, карета, какое-то графство, прямо, прямо! А тут гуси, мука, ремни, белье и Франя в ситцевом платье!
Мужчины кинулись к окнам, догадываясь, в чем дело; Вацлав узнал дендеровскую карету, лошадей и прислугу. Ротмистр вспомнил о муке в приемной комнате и кинулся с Бжозовской убирать ее, призывая на помощь всех, кто жил в доме. Но, несмотря на все усилия челяди, графиня въехала как раз на самую страшную неурядицу, которая была сто раз смешнее первого хозяйственного беспорядка: на разгон домашней птицы, срывание белья и рассыпание муки в сенях. Эта несчастная мука, причина слез Бжозовской, просыпалась в то время, как Алек и Магда выносили ее, и как раз при входе графини поднялась в тесных сенях огромным облаком пыли.
Некогда было уже вытирать, и xoih запасы для Святой недели сушились очень осторожно, везде были подложены скатерти, но мука все-таки оставила по себе следы. Большой стол был весь в белых полосах, на диване мука лежала несколькими кучками, а пол обнаруживал род белья, какое было тут разостлано. Бжозовская кинулась со всех ног бежать; несчастье это так ее поразило, что она, схватив под мышку ремни, полетела с ними не в людскую, а через крыльцо и, встретясь с Цесей, всю свою ношу грохнула к ее ногам.
