слухи, позорящие честь молодой королевы, скоро распространились по всей стране; вместе с тем, самохвальство и смелость старосты способствовали увеличению его престижа. Не сомневались, что под руководством такого вождя великополянам удастся отделиться и отвоевать прежнюю свободу. Боркович полагал, что с помощью ложных рассказов он подстрекнет своих слушателей к восстанию и увеличит их мужество. Он их уверял, что заключил договор с бранденбургскими князьями, что силезские князья обещали свою помощь, что крестоносцы готовы поддержать его. В сущности, он ограничивался тем, что говорил, а дела не делал, но так как до сих пор судьба ему благоприятствовала, и он всегда во всем имел успех, то никто не сомневался в искренности его слов.
Переезжая таким образом от одного к другому, он приехал к своему брату, у которого расположился, как у себя дома. Туда скоро начали стекаться со всех окрестностей землевладельцы, чтобы узнать из уст своего вождя, как обстоят дела и каковы его дальнейшие намерения.
В Чаче, имении брата Борковича, скоро переполнился приезжими не только господский дом, но и все пристройки и жилые помещения, и староста в своих рассказах становился все смелее. Так продолжалось около недели, как вдруг вечером неожиданно пришел приходский ксендз, обыкновенно редко заходивший в господский дом. Это был человек спокойный, робкий, а потому он, зная обоих братьев Борковичей, избегал сношений с ними. Его часто обижали при уплате десятинного сбора, но он спокойствия ради молчал и никогда не жаловался.
Появление приходского ксендза в господском доме поздно вечером, да еще во время пребывания там старосты, всех поразило; поняли, что это неспроста.
Хозяин дома, предполагая, что посещение ксендза связано с каким-нибудь спорным делом, касающимся прихода, и не желая иметь посторонних свидетелей, вышел к нему навстречу, чтобы поскорее узнать о цели его посещения. На вопрос хозяина, чем он может служить, гость ответил, что пришел приветствовать старосту.
Хотя Мацек не жил в большой дружбе с духовенством, однако это польстило его самолюбию, и он гостя усадил на скамью рядом с собою и, приказав подать угощение, начал милостиво над ним подшучивать, рассказывая разные анекдоты и сплетни про духовенство.
Старый ксендз молча и терпеливо все выслушивал, так как в комнате было слишком много людей, чтобы завести откровенный разговор.
– Пан староста, – тихо промолвил он, – я пришел сюда не по моему личному делу и не по моей собственной воле, а по вашему делу и по приказанию свыше. Перейдем в отдельную комнату, только чтобы этого не заметили…
Боркович изумился; окинув презрительным взглядом рядом сидевшего с ним кутейника, он немного подумал и затем, поднявшись с места, сказал:
– Пойдите вслед за мной, когда захотите. Вы меня найдете в соседней комнате. Интересно, что вы мне можете сказать…
Ксендз через некоторое время после ухода старосты незаметно удалился. Он его нашел в тесной комнате, сплошь уставленной постелями, приготовленными для гостей. На одной из них в ожидании ксендза прилег Боркович. Сделав знак вошедшему занять место у изголовья, он тихо спросил его:
– О чем это хотел ты мне сказать?
Насмешливый тон Борковича раздражал пришедшего, и прошло некоторое время, пока он ответил.
– Мне дано поручение к вашей милости, – произнес он, – иначе я не нарушил бы вашего покоя. Я пришел к вам в качестве посла, а так как я не привык к исполнению подобного рода обязанностей, то хоть и плохо, но во всяком случае ее исполню.
– Говори, в чем дело, и не разводи канители, – рассмеялся староста, заподозрив, что духовный пришел упрекнуть его за непристойный образ жизни, и решив резко осадить кутейника.
По мере того, как ксендз спокойно и медленно излагал свою миссию, с лица старосты сходило насмешливое и презрительное выражение, оно становилось суровым и пасмурным.
– Я, собственно говоря, не имею права вам сказать, кем я послан и чье приказание исполняю, – говорил ксендз. – Вероятно, пославший меня желает вам добра и занимает высокое общественное положение. Мне велено предостеречь вас, что к королю поступили новые жалобы. Вы обвинены. Ваш дядя, воевода, принужден будет вас арестовать и посадить в тюрьму. Боркович вскочил со своего ложа.
– Меня? Арестовать? Меня в тюрьму посадить? – громко крикнул он. –Вероятно, старик рехнулся! Он меня!..
Староста подскочил к духовному, настойчиво домогаясь от него подробного объяснения.
– Делайте со мной, что хотите, – спокойно ответил ксендз, – но я вам не скажу больше, чем мне поручено.
– Кем? – отозвался Мацек.
Ксендз молча качал головой.
– Быть не может, чтобы этому немощному глупцу захотелось того, что ему не по силам! – воскликнул Мацек. – Меня хотят лишь напугать, разогнать верных мне людей; хотят меня заставить убежать, чтобы я потерял все то, над чем я столько лет трудился. Это измена! Это подвох!
– Понимайте, как хотите, – произнес ксендз, – я знаю лишь то, что мне приказано передать, и я вам это говорю. Воевода решил лишить вас свободы. Как будто, даже уже сделано об этом распоряжение. Вам следует принять все меры предосторожности и не ездить без сопровождения сильной охраны, а самое главное, как можно скорее оправдаться перед воеводой и в Кракове.
– Не поеду я к этому старому хрычу! – воскликнул Мацек. – Между нами обоими все окончено, и соглашения не может быть, а в Кракове я два раза был и только что оттуда возвратился. И туда я не поеду! Это все сказки, какие-то вымышленные опасения; но ты, кутейник, услугами которого воспользовались, скажи мне сию минуту, кто тебя послал? Поддавшись овладевшему им гневу, он прибавил:
– Говори же, если хочешь остаться живым…
Духовный не испугался; он лишь вздохнул и после некоторого молчания спокойно ответил.
– Вы меня хоть убейте, а я больше ничего не могу сказать. Хладнокровие, с каким были произнесены эти
