VIII
Был теплый летний вечер, но уже чувствовалось в воздухе какое-то осеннее дыхание. Прошли июльские знойные дни, и ночи стали холоднее, а листья на деревьях, сожженные летним солнцем, казалось, опять стали принимать нежно-зеленую окраску.
В освещении заходящего солнца Прага с окрестностями и ее замок на Градчине с прекрасной Велтавой и массой садов производили чарующее впечатление.
Как раз напротив города группа вооруженных и пышно одетых воинов остановилась для отдыха в роще на берегу реки.
По усталым лошадям и запыленной одежде видно было, что эти люди приехали сюда издалека. Желая немного отдохнуть, они сошли с лошадей и прилегли на траве.
Чтобы оправиться, они нарочно выбрали это уединенное место над рекою.
Но несмотря на то, что все запылились и устали с дороги, кортеж имел в общем очень пышный вид. Молодежь, составлявшая свиту князя, была красива и сильна. У всех у них были прекрасные лошади, покрытые чудными попонами из тонкого сукна, кафтаны и богатая сбруя, дорогое одинаковое вооружение. Число людей, составлявших свиту вельможи, который в это время отдыхал под деревом, свидетельствовало о его знатности. И действительно в дороге все оказывали ему княжеские почести.
Слуги распрягали лошадей и вынимали из вьюков нужные вещи, а молодежь разбрелась по лесу, наслаждаясь прохладой.
Кортеж, остановившийся здесь на отдых, принадлежал князю Мешку, сыну Земомысла.
В состав его свиты входили Доброслав Виотский, Власт, сын Любоня, и старый отец Гавриил, которые все время держались все вместе, и, кроме них, никто не знал, куда направляется князь. Возможно, что и Стогнев догадывался о цели путешествия.
Проводником был Доброслав, прекрасно изучивший дорогу в Прагу. Он их вел по горам и лесам, по берегам Лабы и Велтавы, не останавливаясь в селениях. По возможности, они избегали встреч с кочующими сербами и немцами и разными разбойничьими шайками. Они делали это не из трусости, так как все они были храбры и прекрасно вооружены, а просто из нежелания обращать на себя внимание.
Когда они очутились на Чешской земле, тогда могли уже идти без особых предосторожностей, так как князь Болько был предупрежден о визите Мешка… Болеслав был рад сближению… И Полянский, и чешский князья много ожидали друг от друга; каждый, кажется, мечтал подчинить себе другого, особенно Болеслав Лютый, который считал себя гораздо сильнее, так как имел поддержку у императора, а поэтому думал воспользоваться этим визитом и подчинить себе Мешка. Победа, одержанная над венграми, окончательно вскружила ему голову, а подчинение императору он считал временным, полагая, что от этой зависимости он мог освободиться, когда только захотел бы и при содействии того же полянского князя.
Мешко ехал задумчивый и хмурый и раз даже хотел вернуться в Цыбину, но опять начал допытывать Доброслава, по-видимому, не веря братским чувствам Болека Лютого; беспокойство Мешка увеличилось, когда они очутились в Чехии. Князь ко всем присматривался с любопытством и почти со страхом.
Он послал Доброслава уведомить князя о своем прибытии.
Здесь уже господствовал тот великий Бог, которому все поклонялись, кроме него одного — язычника. По дороге встречались им остатки старой веры: разрушенные и заброшенные кумирни, вырубленные священные рощи, разбитые старые алтари, поросшие травой, а на их месте кресты…
При виде этого разрушения Мешко еле удерживал свой гнев и удивлялся, что старые боги не покарали христиан за подобное святотатство. Думая об этом, он слегка усомнился в их могуществе. Кресты, которые он встречал на каждом шагу, возбуждали в нем необъяснимый страх. Он смотрел на них, как на своих врагов. В таком невеселом настроении Мешко подъехал к самой Праге.
Доброслав, как бы угадывая мысли Мешка, старался его уверить в братских чувствах Болька к князю. Князь слушал и молчал.
Слуги, как раз принесли ему богатое платье и красный плащ, шитый золотом, который князь должен был надеть. Власт держал шапку, а кто-то из свиты препоясывал ему меч, как вдруг, в этот момент, показался Стогнев с необычайно радостной улыбкой на лице.
— Милостивейший князь! — воскликнул он. — Прежде, чем нам ехать дальше, не хотите ли взглянуть на здешних девушек? Прелестные создания! Они причалили к берегу и расположились на лужайке, а теперь пляшут и поют песни. Должно быть, они прибыли сюда из княжеского замка, такие все красавицы и так роскошно одеты, точно королевны!
Рассказывая это, Стогнев указывал на место, где находились молодые женщины.
Хотя Стогнев говорил об этом тихо, придворная молодежь, услышав что-то о девушках, бросилась к месту, указанному Стогневом; но Стогнев прикрикнул на них и задержал, боясь, чтобы они не спугнули девиц.
Мешко поспешно встал и пошел за Стогневом, приказывая идти за собою Доброславу.
За лужайкой, на которой расположился Мешко, тотчас начинался густой лес, и к месту, куда веселая компания направилась, можно было подойти совсем незамеченными, так как лес здесь был очень густой. На берегу реки росли деревья, ветви которых опускались до самой земли и образовывали как бы живую стену, мешавшую бывшим на реке видеть то, что делается в лесу.
Тихо и прохладно было в этом уединенном месте. Холодная влага реки Велтавы проникала сюда сквозь густую листву деревьев. У самого берега стояло несколько лодок, покрытых сукном, из которых, побросав на траву весла, как раз в это время выходили с шумом и песней молодые, красивые и нарядно одетые девушки.
Знавшему чешские предания могло показаться, что Власта со своими подругами встала из могилы или, что одна из Людомировых песен воплотилась здесь наяву.
Почти все девушки были одинаково одеты: у всех были венки на головках, а в длинные косы были вплетены разноцветные ленты; все они были одеты в белые, из тонкого полотна балахончики и расшитые в разные узоры и раскрашенные переднички. Некоторые девушки ходили босиком, а на других надеты были вышитые красные сапожки. Они бегали по лугу, как бы готовясь к какой-то забаве.
Раздавался веселый, но все же сдержанный хохот, и чувствовалось, что слишком шумные порывы сдерживает чье-то присутствие.
И, действительно, среди этих молоденьких подростков, от пятнадцати до восемнадцатилетнего возраста, находилась девушка необыкновенной красоты и вполне уже созревшая. Вся ее осанка и сама одежда указывали на то, что это должна была быть какая-нибудь владетельная княгиня.
Ростом она превосходила своих подруг и затмевала их гордым и серьезным видом. Судя по веночку, который она носила на голове, по заплетенным косам, это была девушка, но не еле распустившийся цветок, а вполне уже расцветшая прекрасная роза. Она была старше всех и, казалось, властвовала здесь над всеми.
В этой девушке чувствовалась рыцарская кровь и наследственность какой-нибудь Любуши. Казалось, что ее сильная длань легко сумела бы владеть мечом и управлять самым необузданным конем; в ее черных огненных глазах отражалось беззаботное веселье и почти мужская неустрашимая храбрость, но это нисколько не отнимало у нее женственности и гармонии в движениях.
В те отдаленные времена, когда женщин считали только слугами, женщина-госпожа была каким-то необыкновенным явлением, и князь Мешко, увидев, впился в нее любопытными глазами, не будучи в состоянии оторваться, как от какого-то дивного видения.
Среди других женщин, бывших здесь, моложе и, пожалуй, красивее нее, все-таки она одна обращала на себя внимание и, как магнит, притягивала к себе взоры.
Все в сравнении с ней казались бледными и бесцветными.
Правильный овал лица был смело очерчен, в нем было даже что-то мужское, но женственная и почти детская улыбка смягчала и озаряла строгое лицо девушки.
Осанкою, силою и ростом она занимала среди остальных первое место. Все девушки, окружавшие ее, ждали ее приказов, смотрели ей в глаза, стараясь угадать ее желания.
Она между тем, выбирая и называя каждую девушку по имени, точно выхваченном из песни: Млада, Годка, Сватава, Радка, Вра-ка, Частава, стала размещать их вокруг себя и, наконец, ударив белыми ладонями, дала знак начать задуманную ею забаву.
