— Слышали мы, милостивейший князь, — заговорил Якса Черный, — что вы ездили в Чехию. Неужели и они нас не оставят в покое?
После этого вопроса присутствующие вдруг притихли.
— Был бы союз и мир, — понизив голос, сказал Мешко. — Но что делать? Они христиане и нас язычников знать не хотят.
Все были угрюмы, все продолжали молчать.
— Не сегодня-завтра, и у нас появится новая вера. Последователей ее есть уже много, и трудно будет нам противостоять ей. Лишь бы принесла нам мир.
— Простите, милостивый князь, — заговорил Криворожий, сидевший в дальнем углу светлицы. — Простите! Новая вера освободила бы нас от набегов маркграфов только в том случае, если бы мы им позволили топтать себя ногами, но дома нам все равно не было бы покоя. Наши сердца преданы нашим богам и нашим обычаям, и простой народ, и владыки в одно верят и одно соблюдают. Если бы старшины пошли в одну сторону, а народ в другую, — то мы имели бы войну не только у себя дома, но и в избе, и на скамье, и в постели нашей.
Сдержанное одобрение послышалось со всех сторон.
— А разве не так же было и в Чехии, когда, желая спасти родину, начали переходить в христианство? — возразил Мешко. — Сегодня там уже все спокойно, и незаметно, чтобы кто-нибудь бунтовал и упорствовал в старом. Народ, живущий в лесах, надо оставить пока в покое, но пусть старшины, которые везде имеют почет и уважение, начинают подавать пример народу. В Чехии так началось, и вера пустила глубокие корни в стране…
Мешко посмотрел на старшин и заметил на их лицах только грусть и неудовольствие.
— Никому, — прибавил князь, меняя тон, — невесело вылезать из своей кожи, расставаться с тем, что было дорого и отцам, и дедам. Но над нашими головами висит меч. Немцы все глубже проникают к нам и завоевывают наши земли. Между Лабой и Одром ведь все принадлежало раньше нам, каждый день отрывают у нас участки, как бы куски живого тела; неужели мы им дадим отнять у себя лучшие земли и допустим мучить наш народ?… И лютыки, и ободрыты, и вильки, и поморцы не хотели перейти в христианство по доброй воле, и что же? Сожгли их кумирни, вырубили священные рощи и взяли их в рабство.
— Воевать надо, воевать с ними! — вмешался Лясконогий. — Бить их день и ночь, делать набеги, мстить немцам!
— Они сильнее нас в сто раз, не покорить нам их никогда, — вставил Мешко, — а тут свои с ними заодно. Что нам делать?
Долго не было ответа на этот вопрос. Якса Белый, который до того момента сидел молча, встал, поднимая руку над головой.
— Я сижу на сербской границе, — проговорил он, — смотрю я на работу немцев. Я не был предателем и им не буду; но знаю, что немца мы не победим силою, а только хитростью. Преследует нас потому, что мы язычники, так прикинемся же, что мы желаем быть христианами, тогда мы отдохнем и, может быть, сумеем стать им равными по силе. Другого исхода нет, надо нам следовать примеру хитрых чехов. Тогда эти ненасытные волки, алчущие нашей крови, Герои и Вигман и все эти злые духи должны будут оставить нас в покое; тогда мы заключим мир для того, чтобы их лучше опутать.
Смело и ясно высказавшись, Якса Белый опустил голову и умолк… Мешко ударил себя ладонями по коленам…
— Якса мой! — воскликнул он. — Золотые твои слова! Уму надо учиться у людей и выводить заключения из опытов других… Не все может сделать железо и сила… хитрый побеждает… а пьяные обры пропадают от Краснопанков…
Присутствующие что-то бормотали, но, по-видимому, не очень возмущались.
— Одно вам скажу, — прибавил Мешко, — в нескольких словах заключу мою мысль, что бы я ни сделал, куда бы ни пошел, пусть у вас сердце не болит — поступлю так или иначе не ради зла, а для выгоды страны и народа… Много земли у нас отняли… И кто же? Чехи? Чехи взяли у нас Хробаты. Чехи заняли Шленск (Силезию)… далеко захватили земли по берегам Вислы и по ту сторону ее; это наша земля, наши берега моря до Лабы… Одра… все наше… все возьмем обратно, раньше воюя умом и хитростью, а затем мечом, не жалея крови… Цесарь на западе… на востоке мы должны царствовать. Не я — сын — может быть, только внук… но это должно быть! Это будет!
Говоря это, он встал; казалось, что слова сами рвались из его уст; вдруг, как бы опомнившись, что слишком много сказал, он умолк.
Первый встал со своего места Якса Белый, а за ним последовали и остальные, поднимая руки вверх, как бы невольно повторяя за князем:
— Так будет! Так будет! Якса прибавил:
— Милостивейший князь, ты нас не спрашивай, а действуй — ты наш властелин, ты наш князь, у тебя мощь, у тебя сильная воля — пусть чернь ворчит! Ты иди вперед и действуй…
— Идите за мной и со мною! Князь ударил себя в грудь.
— Пойдем! — вдруг воскликнули все.
В дверях избы показалось несколько пирующих из горницы, не зная, о чем здесь говорили, почему здесь кричали и чего хотели, они также начали вторить совещавшимся; воодушевление с порога перешло в горницу… Все поселяне, повскакав со своих мест, начали кричать:
— Жив Мешко и пусть здоров будет на долгие годы! Долгие годы!
Черные глаза князя вспыхнули; он стоял, дрожа от какого-то внутреннего восторга, осеняемый надеждой и отвагой. Это продолжалось один момент. Он поклонился, сделал рукой жест и сел.
Короткое, но важное совещание кончилось, и начался пир…
Опять чарочники и стольник разливали мед, и несмотря на присутствие князя в горнице поднялся шум и хохот.
Такое веселье царило и на дворе, и во всем городе. Молодежь бегала с копьями, гонялись друг за другом на конях… стреляли из луков и метали камни. Развеселившиеся воины, придворная свита и слуги показывали свое молодечество на глазах старшин, которые не думали мешать общему веселью.
Только у священной рощи, куда никто не смел заглядывать, царили тишина и спокойствие. На краю леса стояли несколько старцев, которые молча, с любопытством присматривались к тому, что делалось в замке. Обычная стража ходила вокруг кумирни. На пороге ее сидел знакомый нам Варга и, опершись на руку, с развеянными по ветру волосами, прислушивался к залетавшему из замка шуму и размышлял. Несколько подобных ему дедов с белыми палками медленно гуляли по роще.
Варга кого-то поджидал. Часто смотрел в сторону замка и поглядывал в кусты, но никого не было видно…
Под вечер гости медленно начали разъезжаться.
Утомленная прислуга легла на гумнах, в городе постепенно стихало; кое-где еще веселились, и оттуда долетал веселый крик и хохот… Сумерки сгущались, и вблизи священной рощи показался плохо одетый человек, робко к ней приближавшийся. По платью можно было подозревать в нем какого-нибудь батрака, которые так одевались… Осторожно выскользнул он из-за деревьев, посмотрел кругом и подбежал к кумирне… При виде его Варга встал с порога, подошел к нему и, увлекши его в противоположную сторону, остановился с ним у старого дуба.
— Слышал что-нибудь? Говори, — приказал кудесник.
— Все поселяне с князем заодно держат, — проговорил слуга, тяжело дыша. — Князь, что захочет, то и сделает…
— Кто там был? Считай! — велел Варга, нагибаясь к маленькому человеку, чтобы лучше услышать.
Слуга начал перечислять имена бывших в замке, припоминая, путаясь и считая по пальцам.
Варга спрашивал его, помогая ему вспоминать… получал ответы: то подтверждающие, то противоречащие; но когда старик потребовал, чтобы слуга рассказал ему, о чем там говорили и по какому вопросу совещались… слуга не умел дать отчета. Одно знал наверное, что все присутствующие обещали князю слепое послушание. Варга опустил голову на грудь, оперся на палку и молчал… Рукой дал знать батраку, что может уйти, но тотчас же позвал обратно.
