Прошла неделя в пустом домике, а его нет, еще не возвращается. Уже два раза падал белый снег, два раза берега озера покрывались стеклянными кусками льда: его не было.
Уляна все еще каждый день сидела на скамье под тополями, глядела, плакала и с каждым днем надеялась менее, с каждым днем пугалась сильнее.
Уже не раз возвращение Тадеуша казалось Уляне страшным; а что, как воротится иным, воротится и не взглянет, оттолкнет? Ведь вот же выгнал из дому.
XVI
Пасмурным осенним утром тащился по берегу озера тяжелый экипаж. Тихо шли по твердой земле измученные лошади. Уляна сидела, смотрела, узнала лошадей и протянула руки: на крик, который хотел у нее вырваться из груди, не хватило голоса.
В эту минуту отворилось окно экипажа, и показалась голова мужчины. Издали, издали она узнала его, почувствовала. Это был он.
А за ним, облокотясь на его плечо, высунулась другая голова молодой, прекрасной женщины. Опали поднятые руки, остолбенели глаза, еще сильнее забилось сердце. Уляна уже не смотрела на дорогу, а бежала к дому, бежала отворила двери, закрыла рукой глаза и упала на землю.
А что делалось в ее душе? — То, что будет в последний день с нашим светом, человек не опишет.
Между тем, экипаж тащился к дому; с хлебом и с солью встретила дворня барыню, а пан Тадеуш вышел мрачный, нахмуренный, беспокойный и подал жене руку. Взор его бегал кругом, — он боялся встретить взор Уляны — и остановился на окне ее комнаты. Оно было заперто, молчаливо, темно. Он вздохнул свободней. Они вошли.
За первым экипажем подкатил другой, третий, появилась толпа гостей, поднялся шум, веселье, все кругом заходило, зашевелилось, ожило. Из труб повалил дым, на дворе стоял гомон, и в доме то же, и повсюду.
И сам пан Тадеуш, как только с него схлынул первый страх, тоже развеселился, перестал хмуриться, принялся распоряжаться, оживился, вводя в дом молодую жену.
А какая она была молодая, какая хорошенькая, эта жена Тадеуша! И глазки у нее были такие же черные, как у Уляны, только не заплаканные, блестящие, ясные, и над ними ровными полукружиями выгибались черные брови, а под ними смеялись вздернутый носик и розовые губки, около которых ютились две розовые ямочки — настоящие, два гнездышка веселого смеха.
И вся она была ликующая, веселая, все она носилась, бегала, спрашивала, всюду заглядывала, то и дело хлопала в ладошки, качала головкою, да ласкалась к мужу. Она выглядывала в каждое окошко, пробегала через все двери, осмотрела все комнаты, заглянула в каждый уголок и долго, долго смотрела на озеро, а потом что-то вдруг вздохнула.
По ком? О чем? Может быть по матери, по родне, по своей родине? Может быть. Кто ее знает, о чем вздохнула. А вслед за вздохом сейчас же заиграл на устах и в глазах, и в словах веселый смех. И она отбежала от окошка.
Тадеуш подошел к ней, обнял ее, провел по всему дому, все ей показывал, передавал ей ключи, говорил ей ласковые слова. Она весело смеялась, а по временам украдкой вздыхала. Только он не видал и не слышал этих вздохов.
Так промелькнул весь первый осенний день, и настал вечер с шумным ветром, холодным дождем и черными тучами, затянувшими все небо.
В доме господском стоял веселый, оживленный шум, а в домишке Уляны было пусто, темно, тихо и печально.
Она сидела около давно уже, еще с вечера, угасшего огня, смотрела перед собою и ничего не видела, думала, а думы разбегались во все стороны, нескладные, несвязные, то черные, то яркие, то отчаянные, то кровавые. Слез в глазах у нее не было; иссяк источник, из которого они лились, замерз в одно время с озером.
Она разговаривала сама с собою вслух:
— Вернулся, женился… покинул!.. На что мне жить! Детей нет, и сердца для детей нет, никого у меня нет. Свои все покинули, он бросил… Ни ему не нужна, никому не нужна… А жизни не выдержать, о, нет!.. Умереть, да и покончить со всем. Хоть после смерти пожалеет, может быть поплачет и поймет, как я сильно его любила — любила, пока жизни стало!.. У них и память некрепка, и любовь не долга… Крест на мне!.. Помилуй меня, Господи Боже!..
И, продолжая шептать какие-то уж совсем невразумительные слова, она сняла с себя красный пояс и заметалась по избушке.
— Ах, хоть бы еще разок взглянуть на него! Хоть разом бы еще, хоть одну минутку побыть с ним, по- прежнему!.. Нет, нет!.. Тяжелее было бы умирать, горестнее была бы разлука!..
С распущенными волосами, с затуманенными глазами выбежала Уляна из домика и по затверделой земле побежала под окна панского дома. Из этих окон лился свет, и слышался веселый говор. На дворе выл холодный ветер, а на небе нависла темная, смутная мгла. Она подбежала к окну, уставилась в него глазами, смотрела.
В камине горел огонь, в комнате ходили, стояли, сидели какие-то незнакомые ей господа; некоторые играли за столом. И у всех у них были такие оживленные, веселые, румяные лица, что зависть брала, глядя на них. Посреди комнаты стоял Тадеуш с женою; он обнимал ее рукою за талию, а она склонила голову ему на плечо, и ее сверкающие глазки смотрели на него. Они оба смеялись и что-то потихоньку шептали друг другу.
У Уляны стало тяжко, больно, смертельно мучительно на сердце, но она все смотрела, смотрела долго, долго, не могла глаз от него оторвать.
Она прощалась с ним навсегда!
Наконец, она с усилием оторвалась от окна, отбежала от дома и пустилась бежать к озеру, стискивая в руках свой красный пояс. Тропинка, вся усыпанная палыми листьями, вела прямо к берегу озера, где росли тополя и стояла знакомая скамейка. Она еще раз обернулась взглянуть на горевший огнями дом, потом ухватилась руками за тополь и заплакала. Красный пояс дрожал у нее в руках. Она постояла там еще с минутку, смотря на освещенное окно, через которое в последний раз смотрела на него, потом быстро вскочила на скамейку, закинула пояс на сук тополя, попробовала, выдержит ли ее пояс; она добровольно и предусмотрительно готовила свою смерть, чтоб она не минула ее.
Она поднялась на лавке и опять посмотрела туда, на окно, еще раз заплакала, а сама заправляла петлю на шее.
Последняя минута ее жизни была затоплена слезами.
— Ах, как я его любила! Все, все для него покинула, всем ему пожертвовала!.. А он!.. А он!..
Она горестно покачала головою.
— Такая любовь так и должна была кончиться!
Бедная Уляна повернулась к церкви, перекрестилась, сделала рукою крест в ту сторону, где были ее дети, потом еще раз глянула на дом…
Спустя минуту, ветер завывал в сучьях тополя, а на одном из этих сучьев висело холодное тело Уляны. Две слезинки замерзли у нее на веках.
