Александр Крашенинников
ОБРЯД
Перед новолунием — день этот, крайне тяжелый по календарю астрологов, Игорь запомнит навсегда — они с женой отправились с утра в универмаг.
Сразу два приятных события случились у Игоря на этой неделе. Еще зимой он, желая завязать личные отношения с зарубежными странами, отправил письмо в Новую Каледонию, самую отдаленную точку земного шара — теперь это стало возможным. Он знал рассказ Чехова про Ваньку Жукова и, шутя, балуясь, обозначил на конверте: товарищу губернатору. Когда вдруг пришел ответ — из Новой (!) Каледонии (!), — он перепугался и хотел выбросить письмо. Недавние порядки еще помнились, с ними не шути, как еще повернется. Но любопытство паче не только страха, а и самой смерти. Он вскрыл конверт. Письмо внезапно оказалось на французском, хотя он-то писал по-английски (три дня мучительных филологических упражнений), ничего про Каледонию да еще и Новую не зная. Меж страниц, писанных от руки, была вложена фотография оливковокожей мадам в возрасте Игоревой прабабушки, недавно умершей. Он кинулся в библиотеку за словарем. Оказалось, губернатор разыграл Игорево письмо по конкурсу (пять претендентов — такова была теперь популярность родины Игоря и перемен, здесь происходящих). «Любезный Егор, — так он перевел, — я стала рада с овладением письма… Ваш почерк прекрасен…» Два дня Игорь был счастлив, представляя себе, что кроме него ни один человек в городе не переписывается с Новой Каледонией — ведь это все равно, что состоять в переписке с планетой Нептун.
Вторым светлым моментом было то, что тещу, бабку Анну, наконец-то ограбили. К бабке Анне он относился хорошо, даже прекрасно, но деньги ее считал не то что неправедными, а как бы злополучными, ничего от них хорошего не ожидая. Странно было думать, что люди давали их отцу Николаю, прошлый год умершему, за регулярное произнесение слов, которые были им известны не хуже его самого. Нет, не верил он этим деньгам. Да разве не подействовали они на Михаила, сына бабки Анны, самым унылым образом: дала ему бабка Анна денег на свадьбу, а он потратил их на проститутку. Конечно, и с проституткой получилось что-то похожее на свадьбу. Только вот бабку Анну на нее не пригласили.
Деньги Игорю нужны, но он их сам добудет.
Бабка Анна прилетела к ним на такси рано утром да так теперь и живет у них, выходить боится. Придется, видимо, Игорю на время переселяться в ее дом, охранять его, а потом, может, и продавать.
В общем, в пятницу утром он и Люба, катя коляску с малышом, пошли купить сувенир для мадам с Каледонии. Таким приятным письмом было бы неразумно пренебречь, Игорь решил и дальше ковать международную дружбу. С понедельника он был в отпуске. Новоиспеченная топографическая фирма, где он служил, только еще разворачивала дела, не было инструмента, него, несмотря на сезон, побаловали десятью днями.
Стояли сиреневые полупрозрачные ночи, днем же проливались дожди, парило, пекло, рвалась кверху всякая былка, и городские скверы, тряся кудрями, источали головокружительные запахи.
На спуске с Петровской горы посреди улицы стоял желтый фургон, и человек с мегафоном, корчась и дергая ногой, сквернословил в адрес властей. Рядом торчало чучело Президента — кукла из старых газет в очках для горных лыж. Кажется, его собирались сжечь. Но готовилась и противоборствующая сторона, собирая поодаль обломки кирпичей. На Президента было наплевать и этим, с кирпичами, как и на мэра и прочих. Но так уже завелось — бить другой лагерь, все равно за что. Игорь понимал интерес мадам Денивье к его родине.
Возле универмага на затененной тополями площадке сбился уже целый табунок колясок. Притворно сонная старушка в черных чулках сидела поодаль на скамейке, поглядывая на площадку. Люба втиснула их красную меж двух синих, и Игорь наклонился над сыном проверить, крепко ли спит. Игрушечные веки были сладко закрыты, розовый румянец тихо светился на плотных подушечках щек. Игорь едва удержался, чтобы не поцеловать.
В универмаге было широко и пустынно. Лишь в углу толпа давилась за деревянными ложками — кажется, только на них цена осталась доступной. Люба, покинув его, уже летела туда.
Что может потрясти каледонку (каледонийку, каледонянку?) так, чтобы она в ответ прислала что- нибудь этакое? Интернациональные связи должны иметь материальный фундамент.
Он прошел в отдел сувениров.
Четверть часа спустя они, встретясь возле обувных полок, направились к выходу.
— Матушка сегодня опять не спала, — сказала Люба. — Под утро, говорит, задремала и ей приснился папа. Идут они вдвоем по нашей улице, поднимаются к церкви, а на ней вместо креста обелиск. Тут ей словно кто кулаком в спину: это, мол, в память вашего вспомоществования властям предержащим. Церковь, мол, но грудь в крови и грязи, чему и как она может учить людей…
— Страсти какие, — весело прервал ее Игорь, беря под руку.
— Тут она этому говорит, который за спиной: не церковь де в крови и грязи, а ты, антихрист, ее под это подведший. И сразу все сгинуло, матушка стоит па поляне, пчелы жужжат, солнце за облачком тает, и дышится — будто маковую росу пьешь…
— Молодец бабка, — засмеялся Игорь. — Классически повернула. Значит, и церковь под пятой антихриста? — он посмотрел Любе в глаза внимательно и нежно. — Бабка у нас замечательная. Вот бы еще старичка ей откуда-нибудь выписать.
И по смущенной улыбке жены, по тому, как дрогнула ее рука, понял, что и она хочет того же. Он подумал, что ему повезло с женой необычайно: к счастью или к несчастью, он до женитьбы знал женщин немало, стал привередлив, но такой у него никогда не было.
Так, внезапно опять влюбленные друг в друга, скрыто напряженные и счастливые, они вышли на улицу. Далеко за полуразрушенной башней университета, за металлоконструкциями недостроенного театра, за тихой кружевной зеленью предместий стояло сверкающее облако, как бы вдруг вспенившее свои бока и так застывшее — в жабо и взметнувшихся белоснежных мантиях, округло, плотно. Рябые тени на асфальте искрили солнечными пятнами.
Старушки возле площадки с колясками уже не было, поодаль прыгали на асфальте две полуголые девчушки в розовых трусиках и сандалиях. Стального цвета рефрижератор, разогнавшись на ровном участке, вдруг со свистом пролетел за барьерчиком из декоративного кустарника.
Коляски с Димой на месте не оказалось. Красных на площадке было лишь две. Игорь кинулся к ним. Там спали другие дети, такие же розовые, мирные и славные, но чужие. Голову Игорю стиснул озноб, он огляделся, ничего не понимая.
— Игорь! — закричала Люба, до побеления сжав руки на груди.
Он уже бежал к девчушкам.
— Кто ушел с красной коляской, вон там меж синих стояла? — спросил он, стараясь сдержаться, чтобы не дрогнул голос, ненароком не испугал.
Девочки стояли молча на своих «классах», глядя на него во все глаза.
— С красной коляской! — крикнул он.
— Девочки, подождите, не бойтесь, — Люба подбежала, опустилась на одно колено возле старшей, гладя ей плечи. — Здесь был кто-нибудь? Подходил кто-нибудь сюда?
Девочки молчали, выпрямив ноги и сдвинув носки ступней вовнутрь.
— Мы не знаем, тетя, — сказала та, что помладше. — Мы не боимся, мы, правда, не знаем.
Старшая кивнула., опустив руки и теребя трусики.
— Тут много людей проходило, — сказала она наконец. — Мы не заметили.
Игорь опять огляделся, ничего вокруг себя почти уже не видя. Тусклые размытые одежды акаций, серое колеблющееся поле асфальта, бородатая кукла с портфелем, вдруг ирреально прошагавшая по тротуару перед ним. Он кинулся к коляскам, проверяя остальные в сумасшедшей надежде, что Дима каким- то образом оказался в одной из них. От универмага к площадке уже летела какая-то молодая мамаша, мотая полиэтиленовой сумкой. Игорь выпрямился, чувствуя, что голова становится ясной, звонкой и пустой.
Люба бегала по тротуару, останавливая прохожих я что-то бессвязно крича. Девочки поодаль внимательно и серьезно наблюдали за ней.
