былое сердечное расположение, «ибо ныне оно ему нужнее, чем когда-либо». Как ни страдала она от подобных речей, но еще больней было ей видеть, что я понемногу поддаюсь чарам госпожи де Сенанж; время от времени она бросала на свою соперницу полные гнева и презрения взгляды, хотя старалась ничем не выдать себя. Она слышала, как за ужином та вела со мной чувствительную беседу о любви, пеняя на то, что в ее гостиной, где собирается весь цвет Франции, она до сих пор не видела меня. Госпожа де Люрсе слишком хорошо знала, что в устах этой дамы самая простая любезность таит в себе определенную цель; она слишком настойчиво расспрашивала, свободно ли мое сердце, чтобы любопытство ее было бескорыстным. Госпожа де Сенанж обладала на редкость живым характером и не налагала на себя никакой узды, когда шла к новой победе; она хотела не столько нравиться, сколько быть желанной, и охотно отказывалась от любви и уважения, лишь бы внушить к себе страсть. Госпожа де Люрсе понимала, насколько мужчины к этому чувствительны. И хотя она была уверена в моей любви, но ничуть не сомневалась, что я непременно поддамся – пусть ненадолго – влиянию женщины, которая умеет, вопреки нашей воле, пробуждать в нас ответные желанья. Я держался с госпожой де Люрсе так холодно после довольно смелых и настойчивых домогательств во время нашего последнего свидания, что теперешнее мое невнимание к ней и чувствительность к любезностям госпожи де Сенанж не на шутку напугали ее; она уже не гнала от себя мысли, что я готовлюсь изменить ей. Ей было необходимо сейчас же, без промедления, проверить мои чувства, но она не решалась задать мне вопрос. И как на глазах у столь многочисленного и коварно настроенного общества назначить мне новое свидание? И как после всего, что между нами произошло, заговорить о свидании первой, не произведя на меня самого невыгодного впечатления? К счастью для меня, забота о приличии взяла верх. Менее щепетильная госпожа де Сенанж, сообразив тем временем, что я недостаточно предприимчив и что даже самые выразительные взгляды не открывают мне истины, а на настоятельные просьбы бывать у нее я отвечаю только поклонами, просто уж не знала, как заставить меня понять то, что она так ясно выражала. Чтобы вразумить меня, оставалось только одно средство: прямо сказать, чего она хочет; но даже она, при всей своей бесцеремонности, на это не решилась, потому ли, что я вовсе не проявлял желания это услышать, или – и это вернее – она еще не знала, что со мной нужно объясняться самым недвумысленным образом.
За ужином мы исчерпали весь запас новых сплетен, а без этой приправы светская беседа теряет всякую остроту. В искусстве светской болтовни мы явно не могли тягаться с Версаком и госпожой де Сенанж; вскоре мы уже не знали о чем говорить. Госпожа де Люрсе, которую Пранзи никак не оставлял в покое, предложила заняться картами. Мы согласились, я особенно охотно, надеясь, что смогу сесть поближе к мадемуазель де Тевиль. Но рок судил иначе. Госпожа де Люрсе, боясь злобной наблюдательности Версака и стараясь сесть так, чтобы он ее не видел, распорядилась, что я буду партнером госпожи де Тевиль против него и госпожи де Сенанж. Сама же села за ломбер[7] с Гортензией и господином де Пранзи. Я так расстроился, что хотел было совсем не играть, но сообразил, что могу все время смотреть на мадемуазель де Тевиль. Я всецело отдался этому удовольствию и не следил за игрой. Я не отрывал глаз от прекрасной девушки, не упускал ни одного ее движения, – порой наши взгляды встречались и, казалось, мы с одинаковым интересом старались проникнуть в мысли друг друга. Ее печальное настроение передалось мне; поглощенный мыслями о причинах ее грусти, я совершал промах за промахом, так что Версак, полагая, что в моей рассеянности виновата госпожа де Люрсе, не преминул с усмешкой намекнуть на это госпоже де Сенанж; та только с жалостью пожала плечами и с прежней энергией продолжала свой натиск, не теряя надежды покорить мою особу.
Игра не настолько интересовала нас, чтобы хранить молчание. Версак и госпожа де Сенанж время от времени давали волю своему злоязычию. Их язвительные речи и моя рассеянность сердили госпожу де Тевиль; она была из тех женщин, которые питают слабость к картам, потому что не имеют других слабостей. Версак напевал сквозь зубы какие-то новые, необычайно ядовитые сатирические куплеты. Госпожа де Сенанж, любившая злословие во всех его видах, спросила Версака, не может ли он дать ей эти куплеты. Он ответил, что, к сожалению, у него их нет и что запомнил он только некоторые места.
– У меня есть эти стихи, сударыня, – сказал я и тотчас же предложил отдать ей свой экземпляр.
Она вежливо отказалась и только попросила, чтобы я дал их переписать для нее. Я обещал, что завтра же пошлю ей куплеты.
– Пошлете? – спросил Версак с удивлением. – На что это похоже? Разве вы не видите, – добавил он тихо, – что вас бы не просили дать куплеты, если бы не рассчитывали, что вы их сами привезете? Так полагается. Не правда ли, сударыня? – обратился он к госпоже де Сенанж, – такие маленькие любезности не оказываются через посыльных.
– Это, конечно, было бы более вежливо, – сказала она с улыбкой – но я не могу принуждать господина де Мелькура.
Я хорошо понимал, что таким способом госпожа де Сенанж хочет поддержать наше знакомство, но не мог нарушать правила вежливости; я согласился с Версаком и заверил госпожу де Сенанж, что, если ей угодно, я завтра же привезу ей стихи. Она осталась довольна, но еще больше, как показалось мне, был доволен Версак тем, что сумел насолить госпоже де Люрсе.
Вскоре мы закончили партию, к большому удовольствию хозяйки дома. Чтобы расстроить козни Версака, она пошла на большие жертвы: взяла себе в партнеры человека, которого ненавидела, а меня усадила рядом с женщиной, почти открыто объявившей себя ее соперницей.
Время разъезда приближалось. Предстояло проститься с мадемуазель де Тевиль; я почувствовал, что непременно должен опять ее увидеть. Я не мог допустить, чтобы новая встреча, составлявшая самое великое счастье моей жизни, зависела от случая. Если бы не размолвка между матушкой и госпожой де Тевиль, мне было бы совсем нетрудно получить доступ в их дом; но теперь я не знал, как отнесется к просьбе принять меня госпожа де Тевиль, и не решался обратиться к ней. Я подошел к мадемуазель де Тевиль и, выбрав темой ломбер, спросил, хорошая ли была у нее карта?
– Не очень, – сухо ответила она.
– Мне тоже, – сказал я, – повезло не больше, чем вам.
– Судя по вашей игре, – заметила она, – вам трудно было рассчитывать на выигрыш. Если не ошибаюсь, вас несколько раз упрекали в рассеянности.
– Вы были ненамного внимательнее его, – заметила госпожа де Люрсе, – и я не уверена, что ваши мысли хотя бы одну минуту были заняты игрой.
– Это потому, – ответила она, покраснев, – что ломбер, по-моему, скучная игра!
– Не знаю, в чем дело, – сказала госпожа де Тевиль, – но за последнее время моя дочь впала в тоску, которую ничто не может рассеять. Я встревожена не на шутку.
– Мадемуазель де Тевиль слишком склонна к уединению, – сказала госпожа де Люрсе. – Давайте устроим завтра все вместе какое-нибудь развлечение.
– Я бы тоже хотел принять в этом участие и. развлечь мою кузину, – сказал я очень тихо госпоже де Тевиль. – Если я придумаю что-нибудь подходящее, вы мне разрешите посетить вас и сообщить о своей идее?
– Я не уверена, что в вашем лице найду такого уж мудрого советчика, – смеясь, сказала госпожа де Тевиль, – но все равно, сударь, своим посещением вы доставите мне удовольствие.
– В таком случае, – сказала мне госпожа де Люрсе очень тихо, – заезжайте за мной завтра после обеда, и мы вместе отправимся к госпоже де Тевиль.
Я с восторгом принял это предложение, восхищенный мыслью, что завтра увижу предмет моего обожания. Я не задумался ни о месте назначенного мне свидания, ни об истинном его смысле. Пока я радовался своей удаче, Версак, хотя он и дулся на мадемуазель де Тевиль, все же завел с ней разговор об ее непонятной печали и о способах развеять ее. Несмотря на все свое красноречие, он добился только холодных односложных ответов, в которых сквозило полное безразличие к собеседнику. Он старался скрыть досаду, но все же его самолюбие было задето, и я заметил, что он слегка покраснел, уязвленный невниманием мадемуазель де Тевиль к его чарам. Победа над нею была слишком лестной, чтобы отказаться от нее без сожаления.
Понравиться женщине обыкновенной, принять ее в свои объятия, едва она освободилась от объятий другого – к таким победам он привык, он разделял их со многими, и они делали ему мало чести. Среди множества женщин, которые стремились остановить на себе его внимание хотя бы на короткое время, не было, вероятно, ни одной, чья любовь льстила бы его самолюбию: это были или особы, давно погубившие
