душе, ожидали дальнейшего хода судьбы.
Судьба разочаровала нас, так как была невыносимо жестокой.
Трудная дорога вела нас к новому «мертвому дому». В действительности, это был дом смерти.
Так как наши волосы между тем выросли, наши черепа были побриты только с левой или только с правой стороны.
Можно догадаться, что такая процедура происходит не особенно осторожно. Кожа головы кровоточит, и в нее дополнительно втирается едкая мазь, пахнущая серой. После нескольких таких процедур обработанный на всю свою жизнь с одной стороны черепа остается лысым – самый видимый знак бывшего каторжанина. Только при применении самой грубой силы можно было произвести такую процедуру.
Затем нас погнали в баню. Едва мы были готовы, как дверь широко распахнулась, и холодный ветер медленно охлаждал парящиеся тела беззащитных. Они почуяли дышащий ветер – смерть. Тесно прижавшись друг к другу, стояли они там – беззвучно......
Трапеза состояла из ужасно пересоленной еды. Мы с нетерпением ожидали хлеб и воду. Нам не дали ни того, ни другого...
Перекличка! Мы должны были идти носить воду, не имея права пить ее.
Маленький камешек, величиной с горох, я и мой друг Степан постоянно несли с собой. Этот маленький камешек вызывал слюноотделение во рту и спасал нам жизнь, так как наши мучения не шли ни в какое сравнение с мучениями других.
Ворчание и угрозы замученных – и ухмылка мучителя! В середине двора стоит «господин директор». Первая скованная пара проходит мимо автора мучений.
- Правильно ли наполнена бочка водой, которая так прекрасно утоляет жажду, до самых краев? – Рукой он прыскает воду в лицо этим скованным.
Это его последние слова. Скованные заключенные бросаются на него.
Огромное напряжение! Уже вынуты револьверы. Однако, от страха перед высоким начальством, от страха ранить мужчину, сторожа стоят нерешительно, в то время как заключенные медленно оплачивают директору за все. Безжизненная, кровавая игрушка – это мужчина в руках заключенных, которые не выпускают его даже теперь.
Теперь звучат выстрелы! Нерегулярно и испуганно они исходят из револьверов, до тех пор, пока трое людей не остаются лежать неподвижно. Другие заключенные стоят. У них жажда, они забыли все.
Они отомстили! Они стоят беззвучно, только их глаза светятся, светятся так, как я их раньше никогда еще не видел.
Медленно наш транспорт продвигался дальше – в Сибирь.
Я уже долго стоял у зарешеченного окошка тюремного вагона, когда поезд, пыхтя, переваливал Урал, горы на границе между Россией и Сибирью, Европой и Азией.
Уже долго я высматривал что-то известное мне, как друга времен веселой озорной молодости. Где он остался? Стоит ли он все еще в одиноком карауле на потерянном пути? Или он постарел между тем, устало опустился на матушку землю, из которой он появился? Где он остался?
Это было так давно, что почти казалось мне выдумкой, когда я промчался когда-то по этой местности в транссибирском экспрессе, в теплом, роскошном пульмановском спальном вагоне. Поезд вез меня через большие города Сибири до Владивостока, в Токио и через главные города Китая, через Маньчжурию обратно в Петербург.
Сегодня, как опасный преступник, я смотрел через грязные зарешеченные окна вагона для заключенных.
Я уже давно искал что-то одинокое; оно должно было сказать мне, что все это – теперь правда...
Там он стоит! Маленький пограничный столб!
Обе плохо разборчивые таблички обветрились еще больше, но я еще могу прочесть:
«Европа – Азия».
Здесь соприкасаются 2 мира.
Уральские горы романтично дики.
Удаляющееся солнце короткого зимнего дня освещает засыпанные снегом таблички, лучи блестят на снежных кристаллах... уже картина исчезла...
Это правда!
Я в Сибири... Мне снова доведется увидеть эту беспредельную землю с ее тайнами, красотами и богатствами, эту страну, история которой еще и сегодня так же неисследована как и те бесконечно широкие территории в ее границах и сказочные сокровища, спрятанные в ее недрах.
Снова и снова разливался из неизвестных степей и лесов этой страны мощный, все сносящий поток новых народов и сил через Россию и часто через Европу. В Сибири находили старейшие доисторические находки. Они могли быть датированы примерно 8000 г. до Р. Х., во время, когда по всей вероятности в Сибири были тропики. Племена «кa», предки северокавказских народов, примерно в 4000 г. до Р. Х. захватывая Европу и Азию, двигались оттуда, скифы в 1000 по 800 годы, гунны в 50 году, потом авары, все приходили из Сибири. И, все же, эта огромная страна жестким, настойчивым образом сопротивлялась влиянию европейской культуры, исследованиям, проводимым русскими правителями. Ни у чего тут нет обычных масштабов. Бескрайние болота, беспредельные степи, самые непроницаемые девственные леса, которые покрывают площади величиной с целые европейские государства, убийственный климат с его жутким перепадом между тропической жарой и арктическим холодом – они еще сегодня делают эти далекие просторы почти необжитой местностью. Или они как бастионы защищают остатки древних культур, странный природный мистицизм которых только поверхностно или вовсе не соприкасался с европейской цивилизацией и христианством.
Что было известно о Сибири? Немного больше этого: озеро Байкал простирается на более семи градусов широты; на Сахалине есть озеро, которое состоит только из нефти, неповторимое на нашей планете; Сибирь производит каждый год одной только пшеницы свыше 80 миллионов пудов [в пуде 16 кг], один фунт мяса стоит там 5 копеек, фунт масла 25 копеек, курица стоит 30 копеек. Это мы знали, это учили в школе. Но что все это значило в сравнении с тем фактом, что в 1887 году полуостров Аляска, крохотная доля Сибири, была продана Америке за смешную цену, и вскоре после этого та же самая земля стала приносить американцам ежегодную прибыль в размере более 200 миллионов долларов? Так мало мы знали о Сибири, столь минимально было использование безграничных полезных ископаемых этой страны.
Сибирь была страной страха и ужаса, страной каторжников. Больше об этой стране ничего не хотели знать. Она, кажется, была проклята со всеми ее красотами и богатствами на то, чтобы как под проклятием по-прежнему пребывать в забытьи, бесконечной в ее размерах, но бесконечной и в ее меланхолии.
Днем и ночью катился зарешеченный тюремный вагон по Сибири. Бесконечные поля под паром, бесконечные леса, бесконечный, одноколейный рельсовый путь... – это бесконечная наша дорога...
Поезд останавливается. Мы ждем, долго, очень долго, до тех пор пока не порозовеет утро и не погаснут далекие огни какого-то большого города.
Ясный, холодный зимний день. С особенной тщательностью мы осмотрели и сложили нашу одежду. Она не в лучшем состоянии, но, вероятно, мы получим скоро другую, вероятно, мы скоро освободимся...
Нас выпускают, пересчитывают: восемь пар. Мы остаемся, других гонят дальше. Притаскивают дымящийся котел. Мы получаем картошку и мясо. Мы радуемся хорошей еде; она настолько горяча, что мы едва можем удержать картофелины и маленькие кусочки мяса в руках. Затем приносят даже чай. Мы еще далеко не насытились, но нас об этом никогда не спрашивают. Нас ведут дальше вдоль рельсового пути. Издалека мы видим вокзал, затем он остается далеко за нами. Мы останавливаемся перед несколькими вагонами для скота. Тяжелым ломом Степан и я взламываем замки и открываем двери...
Оттуда вываливаются трупы...
- Что вы глазеете? Скоты! Дальше!
Это немецкие и австрийские военнопленные...
- Ну, давайте, выгружайте проклятых варваров! Удары плетью должны подстегнуть нас.
Опустившиеся фигуры в мундирах. Они падают нам в руки, касаются наших лиц, наши руки должны хватать их. Трупы замерзли, совершенно жесткие, многие среди них с отчетливыми признаками дизентерии.
