всякого опыта, с тем наивным удивлением, которое делало ее еще более восхитительной в глазах прожженного двадцатисемилетнего типа, который начинал гордиться своей умудренностью в жизни.
Глаза Линн широко распахнулись от нахлынувших на нее воспоминаний о том полузабытом лете.
— Я так злилась на тебя в те каникулы! Мне казалось, что ты постоянно смеешься надо мной.
— Знала бы ты, что я ощущал на самом деле! — Адам с сожалением поморщился и уставился куда-то в прошлое. — Разумеется, ее родители обо всем сразу же догадались.
Линн удивленно встрепенулась.
— Неужели?
— Да, да, родители всегда догадываются. И тогда мать девочки отвела меня в сторону и сказала, что дочери нужно еще вырасти, прежде чем она влюбится в человека, в котором не чает души с пятого класса.
— И что ты сделал, получив такое предупреждение?
— В это время работа начинала забирать у меня все больше сил, я стал много ездить. И решил основать собственный филиал фирмы и сосредоточиться на делах карьеры. — Адам усмехнулся. — А вскоре сделал замечательное открытие: что мир полон привлекательных женщин, которые жаждали помочь мне излечиться от моих мук.
— Могу поручиться, что ты нашел лечение настолько приятным, что вскоре забыл и о причине болезни, — едко заметила она.
— Не совсем. — Он снова усмехнулся. — Хотя должен признаться, что склеивал свое разбитое сердце достаточно усердно и не без удовольствия.
— И оно склеилось, — сказала Линн, то ли спрашивая, то ли утверждая.
— Да, но прежнюю форму уже не обрело. Я стал намного менее романтичным и чувствительным, хотя, разумеется, находил привлекательными многих женщин.
— Не сомневаюсь.
Он улыбнулся ее иронии и бросил на нее загадочный, полный любви взгляд, от которого ее пульс участился, а сердце заколотилось о ребра.
— Говоря по правде, я даже наслаждался парой длительных романов с женщинами, которые заслуживали намного большего, чем я мог им дать. Беда в том, что, когда все закручивалось достаточно серьезно, когда я должен был решать, готов ли прожить всю остальную жизнь с этой женщиной, меня охватывали сомнения, что нашел именно ту самую.
— Если ты ждал, когда подрастет твоя семнадцатилетная симпатия, то делал это очень долго, — заметила Линн. — Ведь между семнадцатью и двадцатью шестью годами ужасно много времени.
— Я неосознанно ждал ее, — ответил он. — В то лето, когда она закончила школу, я мог бы без труда убедить ее, что она любит меня настолько, чтобы выйти замуж. Она была готова поддаться уговорам. Порой я задумываюсь, что получилось бы, если бы я женился на ней, а уж потом она бы взрослела. К счастью, здравый смысл не дал мне совершить такую ошибку, и я вскоре понял, что брак между нами в то время вполне мог закончиться катастрофой. А к тому времени, когда она закончила колледж, у меня, кажется, уже не оставалось шансов убедить ее стать моей женой.
— Думаю, что ты не прав, — тихо заметила Линн. — Ты мог бы уговорить ее в любое время, если бы захотел. Она просто этого не понимала.
Адам опешил.
— С моей точки зрения, это не кажется бесспорным. Жизнь у нее стала интересной, наполненной событиями, и она ясно давала понять, что от старины Адама ей нужна только дружба. Она всегда находила себе смазливых приятелей, связанных так или иначе с индустрией развлечений, и с удовольствием проводила их перед моим носом, якобы советуясь со мной. Она неизменно представляла меня как своего старинного друга Адама, подчеркивая слово «старинный». — Его взгляд на мгновение задержался на ее запылавших щеках. — И мне кажется, она нарочно оповестила меня о том, что рассталась с девственностью.
Линн стиснула руки, лежавшие на коленях.
— Оглядываясь назад, подозреваю, что она просто хотела пробудить в тебе ревность.
Он криво улыбнулся.
— Линн, дорогая моя, если в этом состояла ее цель, могу заверить тебя, что она преуспела!
— Итак, ты утопил свои горести в серии романов с красивыми женщинами. Какая жертва!
Адам снова усмехнулся.
— Я не стал бы говорить именно
Линн схватила подушку и швырнула в него.
— Не желаешь ли послушать, что случилось потом? — спросил он, поймав подушку. — Мы подходим к самой интересной части истории.
— Не понимаю, что интересного ты нашел в этой женщине, — заметила Линн. — Мне она кажется невероятно бесчувственной особой. Не понимаю, почему ты так долго держался за нее.
— Видимо, у меня выработалась наркотическая зависимость от нее, а всем известно, что наркоманы ведут себя нелогично. Ты что, советуешь, чтобы я стал холодным типом и больше не встречался с ней?
Она нахмурилась и приняла шутливо-свирепый вид.
— Расскажи мне историю до конца. Пожалуйста, Адам.
— Находясь в Калифорнии, я решил сделать еще одну попытку поставить свои отношения с этой женщиной на нужную колею. Я прилетел в Нью-Йорк, решив поговорить с ней обо всем прямо и предложить перевести наши отношения в другое русло.
— Но ведь ты ничего ей не сказал! Ни словечка! — запротестовала Линн, уже давно догадываясь, о ком идет речь.
— Нет, естественно, ведь она не дала мне возможности даже раскрыть рот. Мы провели субботу в гостинице ее родителей, как сотни раз до этого, во время обеда я собирался с силами, чтобы сказать ей все, что у меня накопилось на сердце. После обеда ей, казалось, не терпелось остаться со мной наедине, и мои надежды взлетели как ракета. Быть может, она начинает понимать то же, что понимал я. Может, меня ждет приятный сюрприз. Я налил себе большую порцию виски и уже приготовил слова для объяснения. И только набрал в грудь воздуха, чтобы признаться в своих чувствах, как она оглушила меня своим заявлением, словно бомбой.
— Эта ненормальная сказала тебе, что любит Дамиона Таннера, — прошептала Линн.
Адам кивнул.
— Но ты еще не слышала самого ужасного. Она еще потребовала, чтобы
— Какая дура, — бесцветным голосом произнесла Линн. — Все знает о чувствах других людей и слепа к своим.
— Я не уверен, что к женщине, которую я люблю, подходит слово дура. Скорее это частичное слабоумие, а еще она просто медленно соображает…
Линн при этих словах швырнула в него вторую подушку, но на этот раз не попала.
— Как только мои мозги заработали снова, — продолжал Адам, — я начал думать, что, возможно, она совершает ошибку. Я нутром чувствовал, что не так уж она и влюблена в Дамиона Таннера, как вообразила. И тогда поцеловал ее — по-настоящему, впервые за все время, — и поцелуй этот переполнил мою чашу. Я решил послать к черту все приличия и правила честной игры и не уступить ее без борьбы Дамиону Таннеру.
— Только потому что она так хорошо целуется? — поинтересовалась Линн.
— Я понял, что она не может так страстно меня целовать и искренне любить другого мужчину.
— Ты очень самоуверен.
— Наоборот, я пребывал в состоянии постоянной паники. Но всякий раз, целуя ее, ощущал себя чуть более уверенным в себе.
— Но когда она наконец соблазнила тебя, ты отказался признать, что случившееся имеет в твоей
