перехватило, защипало губы, появилась резь в глазах. Лариса удержалась, не выскочила сразу, а стала осматриваться. В конце концов, люди же утверждают, что получают удовольствие. Жар шел от решетчатой кирпичной стенки. Напротив нее — трехъярусная скамья. На самом верху сидела женщина — нога на ногу, руки сцеплены на коленях. На нижней полке, неестественно выпрямившись, сидела еще одна, в напряженной позе человека, ожидающего приема у большого начальства, ладони ее тоже лежали на коленях.
Лариса стояла в растерянности, несмотря на все инструкции, не зная, что делать, но точно понимая, что хуже всего сейчас наверху.
— Доброго пару! — сказала одна из женщин. — Вы как привыкли, с верхней полки начинать или внизу сначала посидите?
— Я люблю сразу наверху, а потом перейти вниз, — сказала другая, тем самым показав Ларисе, что она уже принята в сонм парящих и парящихся.
— Я лучше внизу сяду, — с трудом ответила Лариса.
— Вы давно последний раз были в сауне?
Лариса не решилась показать себя бывалой дамой финских бань и честно сказала:
— Я вообще впервые в таком заведении.
Женщины оживились, стали давать советы, наставлять, учить, говорили, где сидеть, как дышать.
— Вот, видите, вы уже покраснели. Как пот повалит по телу, так самая прелесть, самая польза и начнется.
Постепенно Лариса привыкла к этой адской атмосфере и начала рассматривать своих товарок, своих наставников в этом ужасе. Они выглядели разморенными, разваливающимися, не чувствовались мышцы, не чувствовалось тела: груды двигающегося вещества, неспособного ни к каким жизнелюбивым проявлениям.
Краснота стала приобретать мраморный вид — красные полосы, пятна, прожилки чередовались со светлыми участками. По лицу, спине, по груди струйками тек пот. И эта ужасная «мраморность»! «Да это же капилляростаз! Ситуация критическая — впору начинать реанимацию. Чему они радуются? Нарушение микроциркуляции… Капельница, спазмолитики нужны. Нарушен электролитический баланс. Лечить надо. Словно у меня не так, как у них! Я ведь в таком же положении».
— Теперь в холодную воду. Видите, по коже пятна красные и белые? Теперь холод хорош. Видите?
— Вижу, конечно, вижу. Выглядит довольно страшно.
— Это самое время. Самый раз. Прелесть. Пойдемте. Они вышли из парилки. Одна тотчас кинулась в бассейн, вторая стала под душ. Лариса подошла к краю бассейна. Яма в полу, выложенная изнутри кафелем, размеры два на четыре метра. Глубина не видна: вода мутновата и покрыта немножко маслянистой пленкой. Впрочем, может, это просто необъективный глаз Ларисы. Сколько же людей за сегодняшний день окуналось в это большое корыто? Она пошла под душ.
После жара холодная вода била гвоздями по чуть прикрытым распарившимся нервам.
Ее охватил ужас от этого развлечения. Она вышла из-под холодной струи.
— Нет. Все. Это не по мне.
— Что вы? Сейчас еще один тур.
— Нет. Я вытираюсь и иду.
— Ну, ладно. Тогда и мы за компанию пойдем. Пусть мужики теперь.
Лариса стала растираться и по мере высыхания приходила в себя, вновь обретала дар речи. Ее разбирало неправедное зло (впрочем, бывает ли зло праведным?), и от этого она стала многословной, многоречивой:
— И мне говорят, что это полезно! Что это хорошо!
— А как же! Становишься легкой, тело чистое.
— Чистое, потому что баня. Что здесь может быть полезным?!
— Все поры открываются…
— Да зачем вам открывать все поры?! Да для чего вы, любители этих бань, каждый раз талдычите про эти поры? Кому и для чего нужно их раскрывать? Ведь если вы идете в баню мыться и предварительно паритесь, тогда понятно: вы распариваетесь, раскрываете свои несчастные поры, по которым выходит содержание кожных желез. Это содержимое вы растворяете мылом и смываете. Кожа обезжиривается, становится сухой и чистой. Тогда понятно. Но вы же все, любители этого счастья, вы же сразу в холод быстрей, то есть торопитесь закрыть, спазмировать свои любимые поры. Быстрее под душ, и никакого мыла. Вы же приходите для удовольствия, для ловли кейфа. Ваши поры открылись неизвестно зачем, и вы их тут же старательно захлопнули.
— Какая вы горячая. А почему вы это знаете? Может, все не так?
— Может, не так. Но я врач и говорю со своей точки зрения — врачебной. Говорю на моем уровне знаний. Возможно, неграмотно, но мне так кажется. Когда у больного появляется «мраморность», мы начинаем реанимацию. Это признак нарушения кровообращения в мелких сосудах, питания тканей. Тут всякого ужаса надо ждать. Мужчины любят ужас. Дань моде.
— Интересно, доктор. Давайте после парилки снова соберемся здесь, договорите.
Лариса одевалась, закутывалась в толстый, тяжелый махровый халат, завязывала на нем пояс. Рядом шумел душ. «Разве можно понять основания для моды, оценить предвзятость, мнение молвы, толпы? И тем не менее мода объективна и всегда права, потому что — мода. Необъяснимо. Да и приятно делать, как все. Мода всегда права — это на уровне: „верую, ибо нелепо“. И нет ничего точнее и правдивее. И эта баня — только мода».
Лариса вышла, твердо сознавая, что больше она не войдет в это средоточие дурмана, не подойдет к этому алтарю моды, к этим изыскам людского недомыслия…
В комнате Валера сидел все еще один. Он слушал музыку, курил и потягивал пиво.
Вслед за Ларисой в комнату ворвались двое мужчин из соседней компании, с гитарой и с натянутыми на лицо доброжелательными улыбками.
— Мы узнали, что вы доктор, и решили вам спеть: «Я ехала домой, двурогая луна…»
— Вы только женские песни поете?
— Ну, ладно, мужики, — поднялся Валера. — Место нам освободили, айда париться.
Выходя, Валерий предложил Ларисе закрыть за ним дверь на задвижку, чтобы снова не пришли с песнями.
Лариса закрыла дверь и прилегла на тахту. Она стала вспоминать, что ей говорил Станислав об этих радостях. Он рассказывал об этом много и с удовольствием, но чаще вспоминал, какая была закуска и какие были напитки. Он не просто пил — он получал от жизни удовольствие. Ему главное — отвлечься от чего-то, забыться.
Зачем?
Так говорили о его отношении к питью любящие его, окружающие его люди. И он всем поддакивал. И о питье и о банях он говорил то ли со скрытой усмешкой, то ли с издевательством над проповедниками этих радостей, то ли с издевательством над самим собой, то ли… Что было в его глазах, губах, морщинах — никто никогда не мог понять, а может, и не хотели понять.
Бдения предыдущих дней, расслабленность, парилка, тахта, тишина сыграли свою роль, и она стала засыпать…
В дверь постучали. Лариса встала, открыла, впустила красного, влажного Валерия. Он закрыл дверь.
— Опять ведь полезут песни петь. Ну, как тебе? Лариса ничего не ответила, лишь пожала плечами. Лень было говорить.
Валерий снова включил магнитофон.
— Выпьем сначала по рюмочке, пока их нет.
Лень было возражать. Выпили. Валера съел огурец. Лариса есть не стала — запила боржоми. Потом села на тахту и взяла книгу, которая высовывалась из раскрытого портфеля.
— Они приедут часа через полтора, не раньше.
— Когда ж мы разъедемся?!
— Завтра воскресенье.
