группы».
Кагановича перебивали, сбивали, его прямо оскорбляли выкриками: «Какое наглое выступление» и т.? д., но бывший сталинский «железный» нарком держался стойко. Он говорил так (по стенограмме):
«Каганович…Лозунг – догнать и перегнать Америку. Это большой лозунг. ХХ съезд партии дал указания на сей счёт… Но догнать и перегнать капиталистические страны – это требует баланса и по каким отраслям: догнать и перегнать по металлу, догнать и перегнать по меди, догнать и перегнать по машинам, догнать и перегнать по сельскому хозяйству и т.?д. У нас национальный доход один, он распределяется между отраслями.
Косыгин. Почему вы испугались?
Каганович. Я не испугался… Если нужно перейти к новой позиции, то тогда нужно подсчитать. Товарищи, ведь нужны корма, а мы режем годовалых, потому что нечем кормить. Если были бы корма, то мы не убивали бы годовалых. (
Голос. Вы не знаете дела.
Каганович. Допустим, не всё знаю…
Хрущёв. Ты говоришь больше часа.
Каганович Из них три четверти говорили вы. Я, член ЦК, первый раз выступаю в роли допрашиваемого. Я политически подхожу к вопросу… Крепите партию, не разжигайте, не поджигайте…»
А ему смеялись в лицо и барски обрывали. Однако Каганович тогда произнёс прозорливые слова:
«Мы развенчали Сталина и незаметно для себя развенчиваем 30 лет нашей работы, не желая этого, перед всем миром. Теперь стыдливо говорим о наших достижениях, великой борьбе нашей партии, нашего народа…»
Куусинен, между прочим, утверждал на Пленуме обратное – мол, «иностранные товарищи нас поняли». Куусинен обливал грязью «антипартийную группу» и расхваливал Хрущёва:
«Они недовольны политикой, которую тов. Хрущёв с большим успехом проводит как в области экономического развития нашей страны, так и в руководстве внешней политикой… хотя впоследствии неоднократно оказывалось, что инициатива тов. Хрущёва приводила к замечательным успехам…»
Выступление Кагановича могло бы заставить задуматься любую мало-мальски объективную и непредубеждённую аудиторию, но ведь здесь всё было иначе.
Наиболее же весомо и достойно выступил Молотов. В этом зале он был чуть ли не единственным, кто имел полное право называть себя сотрудником и соратником Ленина. Это могли сказать, кроме него, но с меньшим основанием, чем он, только Ворошилов, Микоян, да ещё разве что Каганович. И вот Молотов, уже в дни Октября игравший немалые роли, был то и дело оскорбляем на Пленуме заурядными функционерами, однако свою линию гнул твёрдо и сбивать себя не давал. Когда хрущёвец Полянский по поводу давнего решения ЦК заявил, что это, мол, «бумажка», Молотов ответил просто: «Я считаю решение ЦК не бумажкой»… В ответ на выходку другого хама заметил: «Я защищаться считаю ненужным от таких выходок».
Но главное было в сути. Молотов говорил (по стенограмме):
«Молотов… у нас есть, безусловно, зачатки культа персоны товарища Хрущёва.
Голоса. Неправильно это.
Молотов. Мы видим это по разным фактам, и не я это говорю, а многие говорят.
Голоса. Обыватели говорят.
Молотов. Когда все другие молчат, а один человек из членов Президиума выступает и по сельскому хозяйству, и по промышленности, и по строительству, и по финансам, и по внешней политике, и т.?д. (
…Когда мы его выбирали Первым секретарём, я думал, что он будет таким же человеком, каким был до назначения его Первым секретарём. Получилось дело не так, и чем дальше, тем больше».
Молотов говорил много, убедительно и о многом. Министр сельского хозяйства Бенедиктов и министр хлебопродуктов Корниец упрекали Молотова в противодействии «целинной» авантюре Хрущёва, но ведь Молотов был прав – надо было вкладывать средства в Нечерноземье, а целинные земли иметь в стратегическом запасе.
Молотов, показывая авантюризм хрущёвцев в планировании, бросил: «История партии не началась с ХХ съезда партии», на что получил в ответ от анонимного «голоса» наглую реплику: «Что вы нам политграмоту читаете?»
Молотов говорил долго, и было ясно – это и его политическая исповедь, и публичное политическое завещание. Он говорил о том, что глупо вести себя так, чтобы в результате западный мир объединялся вокруг США. Он говорил, что надо высоко держать нашу марку во внешней политике. Он бил в корень зла, когда заявлял, что органы Советской власти принижаются по сравнению с партийными (это беспокоило уже Сталина).
Много о чём говорили Маленков, Каганович и Молотов, и даже «примкнувший к ним» Шепилов говорил тоже о деле. В частности, и так:
«Можно сказать – один «карьерист», другой «рвётся к власти», но нельзя представить, что такое большое количество людей (
Хрущёвец Поспелов тут же спросил его: «Вы говорите, что не обижены, но почему вы так относитесь к товарищу Хрущёву? Это провокация». Однако Шепилов не поддался на провокацию Поспелова и отрезал: «Я говорил о тех недостатках, которые нас тревожат».
Увы, ЦК КПСС хрущёвского образца тревожили уже не недостатки, мешающие развитию СССР, и не судьба СССР – большинство членов хрущёвского ЦК по-настоящему интересовалось лишь их собственной мельчающей судьбой.
Внеочередной XXI съезд КПСС, проходивший с 27 января по 5 февраля 1959 года, превратился в новый акт торжества перерожденцев и официального глумления над памятью Сталина и научным подходом к планированию будущего страны.
Очередной, XXII съезд КПСС было решено провести в 1961 году, и этот съезд стал апофеозом, по меткому выражению Молотова, «культа персоны» Хрущёва. Тогда же было принято решение об удалении саркофага Сталина из Мавзолея. Саркофаг с телом Сталина был вынесен, и спешные ночные похороны Сталина у Кремлёвской стены стали дальним предвестием похорон Державы, созданной под его руководством.
Впрочем,
Много позднее группа «Любэ» будет петь:
