интересно».
При этом Луначарский писал: «Огромное большинство немцев, особенно интеллигенции, относится к Союзу, во-первых, как к политической опоре, во-вторых, как к стране, где проделывается исключительный и волнующий эксперимент».
А вот и его строки, прямо относящиеся к Локарно: «Обсуждение в рейхстаге Локарнского договора глубоко взволновало весь Берлин, деля его на разные лагери и — в разной мере — во всех возбуждая еще более обостренный интерес к России».
«Луначарский-Наркомпрос» сообщал, что локарнские разногласия «рассекли Берлин на четыре большие группы».
Надеюсь, уважаемый читатель, что тебе будет интересно узнать, что кроме, естественно, коммунистов, наиболее яро против локарнских идей выступали… правые, то есть националисты. Они видели в Локарно окончательную сдачу Германии на милость Англии, и как писал Луначарский, «это заставляло их… даже в самых реакционных кругах как-то судорожно хвататься за Советский Союз, который, благодаря политической ситуации, становился как бы единственной опорой в предстоящих перипетиях вассального существования Германии».
Круги, поддерживавшие правительство, — то есть сами «локарнисты», — с правыми были, по сути, согласны. Министр государственного хозяйства Ганс фон Раумер так и сказал гостю из Москвы:
— Вы понимаете, что чем яснее для нас неизбежность локарнского соглашения, тем резче мы должны подчеркнуть неизменность нашей дружбы с Союзом.
И действительно, свой публичный доклад о торговом договоре с СССР Раумер тогда построил как намеренную демонстрацию сохранения и развития наилучших отношений между Германией и Россией.
Остается осведомить читателя, что единственной крупной политической группой, которая, по словам Луначарского, «восхищалась перспективами Локарно и продолжала свою политику злобного брюзжания против Советов», были… германские социал-демократы.
Луначарский, возможно сам того не сознавая, а просто за счет склонности к литераторской точности, в двух деталях показал и гнусность будущей расположенности своего коллеги Литвинова к французам, а также необоснованность его холодности к немцам даже в Веймарские времена.
Вот эти детали — одна «берлинская», а другая — «парижская», подмеченные Анатолием Васильевичем: «Отмечу… необыкновенную любезность германского и прусского правительства. На приеме, устроенном нашим полпредством по поводу моего приезда, вместе с представителями науки, литературы, театра, прессы были и очень многие члены правительства, начиная с рейхсканцлера Лютера и прусского министра-президента Отто Брауна».
Так встречали посланцев России в Берлине.
А вот так — в Париже: «Маленький штрих: в Париже тоже имел место прием, притом посвященный не случайному гостю (собственно, Луначарский останавливался в Берлине проездом в Париж. —
К слову — доклад Луначарского о культурном состоянии СССР был сделан в переполненном Большом зале Берлинской консерватории, а председательствовал на вечере президент рейхстага социал-демократ Пауль Лебе (в 1933 году он открыто поддержит Гитлера).
В честь советского наркома немецкие ученые устроили специальный завтрак, где из не менее чем ста человек, сидевших за столом, каждый был обладателем громкого имени. Выступали Макс Планк, Шмидт-Отт, великий историк религий Гарнак…
Но вот поднялся известный историк и знаток России профессор Отто Гетч и произнес речь, которую закончил так: «В тяжелый час, почти в тот самый час, когда решается судьба локарнского соглашения, мне лично, врагу этого соглашения, хочется от лица собравшихся здесь ученых, разно к нему относящихся, заверить нашего гостя, что для всех нас одинаково ясна глубокая выгодность и даже безусловная необходимость самой серьезной опоры друг на друга наших народов. Разница социального строя никак не может помешать этому… Не вмешиваясь во внутренние дела вашей страны, мы от души желаем ей спокойствия и роста, уверенные, что ее возрождение и растущая мощь могут быть лишь источником блага для немецкого народа».
Такие слова были кому-то и костью в горле, и вилами в бок, и камнем преткновения, и…
И стимулом к действиям, которые были движимы идеями, прямо противоположными идеям профессора Гетча и его коллег — сотрапезников Луначарского.
НАШИ контакты в двадцатые годы и позже были настолько широки, что германский посол в Москве фон Дирксен позднее признавался: «Я не думаю, что какая-либо страна прежде или теперь располагала столь подробным информационным материалом о Советском Союзе, как Германия в эти годы…».
А за счет чего же германское посольство на рубеже двадцатых-тридцатых годов и позднее было так хорошо о России осведомлено? Сам же Дирксен на этот вопрос и отвечал: «Инженеры, разбросанные по всей России, представляли для меня ценный источник информации».
Кто-то скажет — это же шпионаж! Но немецкие инженеры, во-первых, поддерживали контакты с посольством вполне открыто. А во-вторых (и это было наиболее существенным), они были приглашены к нам официально и активно участвовали в реализации советских пятилетних планов.
4 сентября 1928 года в Берлине был создан Комитет немецкой экономики по России, и в его отчете за 1929/30 хозяйственный год сообщалось: «Особую главу представляет консультация специалистов, желающих поехать в Россию… С лета 1929 года консультацию — письменную и устную — получило около 1100 специалистов, большей частью инженеров…, а также химики, архитекторы, мастера, квалифицированные рабочие, а в отдельных случаях сельские хозяева, лесничие и ученые».
Надеюсь, уважаемый мой читатель, что цитата эта достаточно красноречива сама по себе. Обращу лишь твое внимание на то, что 1929 год — это год лишь изготовки к широкой социалистической реконструкции России.
И даже в этот — еще не ударный — год Германия направила Советам целый полнокомплектный ударный «инженерный батальон».
Так было в 1929 году. А какие настроения были у немцев позднее?
Ну вот, скажем, февраль 1931 года.
Президент Германского общества по изучению Восточной Европы Шмидт-Отт с 1920 года и член наблюдательного совета «ИГ Фарбен» (знакомый нам по его беседам с Анатолием Васильевичем Луначарским) пишет письмо министру иностранных дел Юлиусу Курциусу (который сменит Шмидт-Отта на посту президента Общества через год): «Я всегда полагал, что имею право рассматривать всю деятельность общества как содействие развитию наших отношений с Россией».
Пожалуй, стоит сразу же задаться и следующим вопросом: «А как там было еще позднее — в уже нацистские времена?».
Что ж, берем памятную записку Общества за апрель 1933 года и читаем: «По отношению к Советскому Союзу общество — как его ответственные руководители, так и рядовые сотрудники, — занимало позицию, в точности соответствующую линии, сформулированной в речи г-на рейхсканцлера Гитлера, произнесенной в рейхстаге 23 марта 1933 года: культивирование хороших отношений с Россией при одновременной борьбе против коммунизма в Германии. Именно уничтожение коммунизма в Германии расчистило путь к хорошим отношениям с Россией, которым более не мешают препятствия внутриполитического порядка».
Впрочем, остановиться на этих годах у нас еще будет повод и возможность в дальнейшем. Пока что на календаре европейской политики была эпоха Германии Веймарской, все более активно сотрудничающей с «допятилеточным» Советским Союзом…
В этой Германии далеко не все были рады сотрудничать не просто с русскими, а с советскими русскими.
Было немало и таких немцев, которые очень хотели бы дружбы с Россией, но по сердечной склонности стремились поддерживать знакомство с «некоммунистическими» кругами московской общественности. Однако и им приходилось убеждаться в том, что круги-то такие имеются, но перспектив у них (у этих кругов)
