ПОСЛЕ ухода Дирксена Молотов еще долго стоял, глядя на закрывшуюся дверь. Потом опять сел в кресло и задумался…
Оставим его наедине с самим собой, читатель, и попробуем разобраться кое в чем сами. Вячеславу Молотову было тогда сорок три года. Родился он в вятской слободе Кукарка в семье приказчика, в 1890 году. В тот год юный Герберт фон Дирксен переступил порог берлинской гимназии императора Вильгельма.
Молотов (тогда еще, впрочем, Скрябин) в двенадцать лет начал учиться в Первом Казанском реальном училище. А в девятнадцать его арестовали и выслали на два года в Вологду. Дирксен в это время путешествовал вокруг света.
После ссылки молодой вятич поступил в Петербургский политех, но курс обучения закончил по другому «факультету»: партработа, аресты, партработа, легальная «Звезда», полулегальная «Правда», аресты, думская избирательная кампания большевиков, аресты.
«Диплом» за этот «университетский курс» он писал «на практике» в сибирском селе Манзурка Иркутской губернии — в ссылке.
После побега оттуда в мае 1916 года «молодой специалист» Молотов получил по рекомендации Ленина и «распределение» — в Русское бюро Центрального Комитета партии.
Событий Октября семнадцатого года Молотов, пожалуй, толком и не рассмотрел. Он их готовил. Члену Военно-революционного комитета и впрямь было не до исторических наблюдений — по горло хватало ежедневной работы. Собственно, год за годом ее было потом выше горла: уполномоченный ЦК на Волге в Гражданскую, позже — Нижний Новгород, Донбасс, Харьков. Плюс оппозиция «справа», оппозиция «слева»…
В тридцать один он — секретарь ЦК, в тридцать шесть — член Политбюро, в сорок — Председатель Совета Народных Комиссаров СССР и Совета Труда и Обороны.
За двадцать лет такой кутерьмы он, конечно, кое-какого дипломатического опыта поднабрался. Но где ему тут было до Чичерина, срывавшего овации на Генуэзской конференции после блестящих речей на французском и английском языках, и писавшего литературные этюды о Моцарте.
Максим Литвинов лингвистом был послабее Чичерина, но с женой англичанкой и «другом» Эррио объяснялся тоже без переводчика. Знал он и немецкий — как и всякий еврей с западной российской окраины.
Знал Литвинов и Европу — не понаслышке, не по официальным визитам, а по эмиграции. Причем в «чичеринском», а потом и в «литвиновском» НКИДе Литвинов в этом отношении исключением не был. Там собралась компания партийных интеллигентов, под стать обоим наркомам. Это были революционные космополиты. Не просто «граждане мира», а граждане
СССР первых лет был для них не столько центром, сколько лишь частью этого грядущего мира. А если даже и центром, то лишь как главная база, как ударная сила.
Европа, однако, после революционного всплеска хотя и бурлила, но не закипала. «Дипломатам революции» пришлось заняться рутинной работой внешнеполитического обеспечения государственного строительства. Справлялись они вначале с этим делом неплохо и заработали на этом авторитет как за кордоном, так и дома.
Да, собственно, и задачи тогда были какие? Прорвать политическую изоляцию, добиться дипломатического признания СССР… С «примесями спирта» и с изменением процентных ставок кредитов в первые годы существования Наркомата иностранных дел особенно разбираться не приходилось.
Кочуя из одной европейской (а то и азиатской) столицы в другую, они счастливо избегали участия во внутренней партийной борьбе. Формальных оппозиционеров и троцкистов среди них было не так уж и много. Крупное исключение являл собой Христиан Раковский, но это был дипломатический кадр «первого призыва».
Короче, НКИДу доверяли, не очень вмешиваясь в его работу, потому что дипломатия — дело лишь чуть менее тонкое, чем разведка. Недаром они и идут всегда рука об руку…
Отношения с разными странами были разными, но в основе своей однотипными. Фашистская Италия Муссолини тут из общего ряда не выпадала, в том числе и по характеру отношения государства к «еврейскому» вопросу.
Новая ситуация возникла лишь тогда, когда Германия резко и быстро отбросила Веймарский парламентаризм и вручила свою судьбу ярко выраженной авторитарной личности — Гитлеру. И он с самого начала своей политической карьеры не только не скрывал, но подчеркивал как свой принципиальный авторитаризм, так и антиеврейство.
Не хочу оправдываться — факт есть факт, и не буду также утомлять тебя, читатель, перечислением фамилий евреев в руководстве НКИДа СССР и нашей внешней разведки к 1930-м годам.
Просто скажу, что этот список был удручающе велик и высокопоставлен. Но хочу, кстати, и опровергнуть недалеких горластых антисемитов, страстно обличающих «еврейское засилье» в «большевистском Совдепе».
Высокому проценту евреев во «внешних» — дипломатических и разведывательных — органах Советского Союза есть вполне рациональное и объективное объяснение. Евреи издавна жили в России в приграничных районах, и среди евреев-большевиков было, естественно, больше таких, которые знали и европейские порядки, и европейские языки.
Проще было им обеспечивать себе и разведывательную «крышу», в том числе за счет родственных связей (вспомним рассказ Дмитрия Быстролетова)…
И не было бы, может быть, в таком большом «удельном весе» одной национальности большой беды, если бы, во-первых, не… Гитлер, ставший во главе Германии.
Для народов СССР, для Сталина и Молотова, как их руководителей, нацистская Германия Гитлера могла бы по-прежнему оставаться партнером. Прежде всего, экономическим. Но для руководящих и пишущих «революционно-космополитических» евреев в СССР это было невозможно никак.
Крупное исключение тут являл собой Лазарь Каганович. И это лишь подтверждало общий принцип.
Во-вторых… Опять-таки: не в симпатиях и антипатиях дело, а дело в факте. И фактом было то, что среди троцкистов, которым также нельзя было допустить прочного советско-германского союза при вожде СССР Сталине, евреи были тоже в проценте повышенном…
Вот, пожалуй, почему Разведупр Генштаба РККА уже в начале 1930-х «прозорливо» определил главным потенциальным противником Германию, а НКИД СССР с ним в оценке не расходился. Имела, очевидно, свое значение и мощная еврейская прослойка в Коминтерне.
Однако на самом-то деле «прозорливость» объяснялась тем, что еще до прихода Гитлера к власти очень влиятельные круги в СССР настойчиво и последовательно
На это работали статьи журналистов, стихи поэтов, донесения разведчиков и дипломатов, речи крупной партийно-государственной элиты.
То, что Троцкий, а помимо него и еще кое-кто в Москве, были не прочь завести тайное знакомство с нацистской Германией, ничего из только что сказанного не опровергало.
В этих кругах считали, во-первых, что свет клином на Гитлере не сошелся. В Германии ситуация находилась еще в о-очень большом движении. Пользовались большим влиянием старые генералы рейхсвера, а многие из них были неплохо знакомы с рядом генералов Красной Армии, группировавшихся вокруг Тухачевского.
Во-вторых, договориться можно было на определенных условиях и с Гитлером. Ведь его связи с еврейскими банковскими кругами были фактом. Главное же — нельзя было допустить нормальных отношений Германии и СССР до тех пор, пока это был СССР Сталина.
И вот этого нового момента Молотов тогда не видел, да и вряд ли мог тогда увидеть. В то время очень уж много сил и внимания отвлекала внутренняя ситуация. Она заполняла рабочие дни и ночи Молотова, как и дни и ночи Сталина.
А если Молотов что-то и видел, то не давал таким мыслям хода, потому что противодействие могло бы не только осложнить основные усилия, но и вовсе смести… даже Молотова…
Ярлык открытого доброжелателя нацистской Германии и недоброжелателя идей «мировой революции»
