корабли эти двигались по прямой и были достаточно далеко, чтобы обнаружить «Колыбель» и «Труп». По крайней мере, на это надеялись их командиры, основываясь на собственном моряцком опыте.
Каждый день рано утром Мевев оставлял корабль и приказывал везти себя на берег, надеясь, что в борделе под открытым небом что-то наконец изменилось. Запас выпивки оставался еще солидный, но потребляли его все более неравномерно, и трудно было посчитать точно. Несколько дней дождей, увенчавшиеся короткой летней грозой (корабли не пострадали, надежно держась за дно), слегка подпортили веселье, но отнюдь его не прервали. Именно тогда водка начала убывать несколько быстрее. Было холоднее — значит, каждый мог выпить больше, прежде чем его развезет. Было сыро — каждый хотел уберечься от простуды. Гроза прошла, снова пригрело солнце. Шел пар от лесной подстилки, мха, шишек, иголок, размытой дождем блевотины и куч в кустах. Мухи не жужжали, а гудели. После дождя появилось много комаров.
От комаров, как известно, лучшее средство — водка.
Риди могла пить даже две недели. В среднем именно так и бывало, поэтому, похоже, ей должно было уже хватить — но кто знает? Тихий ни с кем не стал бы спорить.
Одна из корабельных девушек была беременна, и Риди, у которой уже вырос солидный живот, нашла в ней самую искреннюю подругу, а сверх того еще сестру, мать, тетку… Они сидели на земле возле пня срубленного дерева. Обнимая подругу рукой за шею, капитанша пыталась объяснить, что когда хорошо, то хорошо, а когда плохо — то плохо, а не хорошо-плохо или плохо. Она наклонилась, вытянув вперед руку, пока ей не удалось зацепиться пальцем за ручку кувшина с вином, и осторожно потащила его к себе по земле, следя, чтобы не опрокинулся. Другой рукой она все так же обнимала потную шею подруги, обдирая ее почти до крови. Девушка плакала, преданная и несчастная.
— Он дал мне… тогда такие… такие ленточки… — рыдала она. — Говорил: у нас будет дом… говорил… А я уже тогда зна… знала, что… знаешь? Я знала… что он… Сукин сын… Я знала.
— Плохо, когда хорошо, потому что тогда это точно плохо, — объяснила капитанша. — Я тебе такой дом ку… куплю. Большой ка-ак… Хошь?
Кувшин доехал до окрестностей ее лодыжки. Она взялась за ручку и напилась. Подруга продолжала свою исповедь. Риди в конце концов отпустила ее шею, ибо ей требовались обе руки, чтобы опереться. Она поползла на четвереньках — и ползла, пока не добралась до дерева. Это было ее дерево, она сама себе его выбрала. Она выиграла за него драку с матросом. Она его защитила, и теперь у нее было свое дерево.
Поскольку, пока она к нему стремилась, ее все время тошнило, дерево ни на что не пригодилось. Она еще немного подавилась, опираясь головой о ствол, но больше не пошло. Можно было возвращаться. Только не к этой жабе с большим животом. Куда угодно, только не к ней.
Какое-то время она ползала вокруг дерева. Это было ее дерево. Она его выиграла. Навсегда.
Двигаться на четвереньках вокруг дерева было трудно; она перепутала дорогу и оказалась на какой-то заблеванной тропинке. Свиньи. У них не было своих деревьев, и они блевали где попало.
— Свиньи! — заорала она, вскидывая голову. — Свиньи-и!
Она перевернулась на спину и заснула. Какое-то время спустя она проснулась оттого, что у нее начал болеть живот, на котором лежал матрос. Давясь от смеха, она пыталась ему помочь, но дело шло плохо, так как она не могла зацепить ногу за ногу, и ноги постоянно сползали куда-то на его бедра. Живот заболел снова; она застонала.
— Эй… погоди… ну!..
Она хотела перевернуться вместе с ним, поскольку если бы она была наверху, все это имело бы смысл. Наверное.
А если бы она привязала себе спереди бочку, он тоже бы на нее свалился?! Вот дурак! С пьяными всегда так! Не посмотрит, не подумает, просто возьмет и залезет! Она кое-что вспомнила.
— Сви… и… свиньи-и! Свиньи!
Сопя и стеная, она снова пыталась сплести ноги, но те вообще ее не слушались. Она крепко обняла моряка за спину, пальцы другой руки погрузив в пропотевшие волосы над самым затылком, и слегка почесала. Он перестал ее трясти, зато придавил всем своим весом. Слюнявя ей шею, он дышал прямо в ухо. Другим ухом она услышала голос Неллса. Кажется, Неллса.
— Закончил?
Матроса подбросило, будто он получил пинка.
— Закончил? Тогда вставай! Вставай, я сказал!
Навалившаяся на нее тяжесть исчезла, и она набрала в грудь воздуха. Его было столь много, что она снова начала смеяться.
— Стоишь? Или не стоишь? Ладно, бери ее!
Перед глазами завертелись лес, небо, какие-то силуэты, еще что-то… Ее поставили на ноги, но чересчур быстро. Желудок мгновенно подкатил к горлу. Он был пуст, и она начала мучительно давиться. Струйка липкой слюны повисла до самого живота, приклеившись к нему. Риди чувствовала, что ее ведут, а вернее, тащат под руки. Она обнимала чьи-то бычьи шеи. До чего же страшно длинные были у нее руки… Она обнимала шеи… где-то очень высоко.
— Здесь… давай, положим ее.
Она все еще кашляла и давилась. На этот раз пошло с другой стороны. Кто-то выругался — похоже, это был все-таки Неллс.
— Погоди, ну… погоди! Она же обосралась, куда ты ее кладешь? В это? Пусть лучше закончит, а то вся измажется. Капитан!
— Мм…
— Ты закончила?
— Угу.
— Пошли, берем ее. Возьми там… дальше. Ладно, клади.
Лес снова завертелся у нее в голове. Потом стало мягко, тихо…
Она еще немного подавилась и заснула.
Пьяный (к счастью, не вусмерть) матрос пошел куда-то крутой дорожкой, известной только ему одному. Неллс отдышался, опираясь о сосну.
— Ридка, — сказал он. — Ридка, слышишь? Капитан, эй!
Не имело никакого смысла оставлять ее так — парни готовы были ее замучить. Наклонившись, он соединил вместе разбросанные ноги, по очереди поднимая их с земли. Она где-то потеряла юбку, кто-то отобрал у нее рубашку; к счастью, еще оставались платок на голове и повязка на глазу, иначе она была бы совершенно голой. Долго она могла так проспать? Среди сотни с лишним парней, на которых приходилось всего двенадцать шлюх?
Оставив ее, он вскоре вернулся, неся свой плед. Он надеялся на ночь найти себе другой, так как к утру становилось холодно. Впрочем, был шанс, что до ночи Риди немного протрезвеет и отдаст ему покрывало. Она здорово проблевалась, могло помочь. А он отволок ее настолько далеко, что у нее имелся шанс наконец проспаться и по-настоящему протрезветь. Может, даже полностью. Ибо уже несколько дней…
Неллс еще ни разу в жизни так не намучился, как на этой поляне. У него то и дело возникало желание все бросить и просто напиться с остальными. Но кроме желания у него еще были глаза и немного разума, и он видел, что все это может кончиться по-настоящему очень плохо. Он мог просто не выжить — на каком корабле любили командира корабельной стражи? Здесь, в лесу, среди сотни пьяных, к утру могло оказаться, что у него в брюхе нож. Кто должен был его охранять? Подчиненные из Гарды? С ними наверняка случилось бы то же самое.
Подобной пьянки он до сих пор даже не мог себе представить. Где? Где можно было напиваться до полусмерти изо дня в день, просыпаться с кружкой в руке — и все снова? Жрать, пить, снова жрать, драться, петь и трахать шлюх? В кабаке требовалось платить. Кто засыпал на столе или под столом, просыпался без медяка, а его приятели вместе с ним. Пьянка на корабле? Один вечер, иногда — и все. Здесь же был глухой лес. И вся извлеченная из трюма выпивка. Капитанша им это позволила и развлекалась вместе со всеми. Чего еще нужно для счастья? Неллс обладал весьма впечатлительной душой (порой он плакал, услышав грустную песню), но поэтом себя не считал, отнюдь нет. Теперь же он представлял себя
