теми или иными принадлежащими ей вещами. Трудно было ревновать к невольнице — то есть именно к вещи.
Однако она все-таки немного ревновала.
Некоторые вещи обладали душой.
— Иди, — разрешила она. — Подожди. Когда ты едешь на встречу с княжной Ридаретой?
— Послезавтра утром.
— Не слишком поздно?
— И так получается на день раньше, чем нужно. Но если ты прикажешь…
— Нет. Ты лучше меня знаешь. Слушай…
Она поколебалась.
— Слушай, если тебе захочется поговорить… Пооткровенничать или… Речь не идет о… каких-то твоих делах, которые касаются только тебя. Просто помни обо мне, Хайна. Что я есть. Что кроме Анессы у тебя есть еще одна подруга.
— Знаю, Эзена. Сейчас я не приду, поскольку исполняю твои распоряжения, которые мне не нравятся и с которыми я не согласна. Я снова начала бы об этом говорить, пытаться убедить, а ты бы только зря злилась, — полушутливо-полусерьезно ответила Жемчужина. — Но как только все закончится, я обязательно приду.
— Хорошо. Я тоже люблю поговорить, а с Анессой могу не обо всем. Она иногда ничего не понимает.
Черная Жемчужина улыбнулась.
Улыбки ее не могла скрыть даже вуаль.
Эзене стало ясно, что еще немного подобных разговоров ни о чем, и она станет посмешищем. Сколько можно держать на лестнице женщину, которая идет к ее мужу отдать одолженный свиток со стихами?
Вместо того чтобы послать служанку.
Протянув руку, она расправила слегка подогнувшийся уголок отложного воротника Хайны.
— Ну, иди.
Невольница уступила своей госпоже дорогу и поклонилась. Королева пошла дальше. Алебардщик крикнул своему товарищу:
— Вана!
Передаваемая друг другу солдатами дворцовой стражи, королева дошла до детских комнат, с легкой завистью думая о том, что в этом большом доме каждый, даже невольница, имеет право на свои слабости, может, даже увлечения… Каждый, только не она сама. Только для нее в соседней спальне никогда не должно быть никого.
Маленький князь не спал. Ответив улыбкой на поклон кормилицы и няньки, Эзена разрешила им сесть, после чего склонилась над колыбелью. Его королевское высочество князь Левин сидел сам, сосредоточенно ударяя о постель мягкой цветной игрушкой, — сильный мальчик, достойный своей крупной и статной матери. Когда она взяла его под мышки и подняла, он сразу же бросил игрушку.
— Кто-то тут становится все тяжелее, — сказала она столь сурово, что могла бы на любого нагнать страху.
Однако в свои несколько месяцев малыш был уже достаточно большим, чтобы воспитать в себе по крайней мере две из самых выдающихся человеческих черт, а именно подхалимство и подлость. Отец любил его безоговорочно, и потому его можно было постоянно шантажировать плачем и измываться над ним самыми изощренными из доступных младенцу способами. Благосклонности же матери требовалось добиваться, и потому он уважал и любил ее вдвойне. Князь Левин из кожи вон лез, чтобы ей понравиться: агукал, улыбался, сжимал кулачки на иссиня-черных волосах и тянул что есть силы, после чего слюнявил матери шею, будучи вне себя от счастья. Он не боялся ничего, что она говорила; взамен он очень быстро обнаружил, что вопли и протесты неизбежно повлекут самое страшное наказание — возвращение с ее рук в манеж или колыбель.
Ее высочество рассмеялась, мягко высвобождая прядь волос из маленькой мужской руки.
— Мой маленький король… Уже скоро, через несколько лет, ты сам будешь приходить ко мне, князь, — сказала она, целуя гладкий лоб. — Ты придешь к матери и скажешь: «Доброй ночи, ваше высочество!» Ведь так и будет? Гм?
Левин агукал изо всех сил. Он готов был отправиться в покои ее королевского высочества даже сейчас, чтобы получить еще один поцелуй на ночь.
Он получил его, не утруждая своих благородных — хотя пока что мало на что пригодных — ног. Кроме того, его погладили пальцем по щеке.
— Завтра или послезавтра я расскажу тебе, до сих пор ли мы одни. Может, уже нет? Может, у нас будут заморские союзники? Послушные сильному вождю, отважные люди на больших кораблях… — Рассказывая сказку, королева присела с ребенком на коленях; на фоне ее широкого платья наследник трона казался совсем маленьким, намного меньше, чем на самом деле. — Может, мы уже не будем одиноки… одни против всего мира, окруженные со всех сторон врагами. Может, мы покажем, что мы настолько сильны… так сильны, что не нужно сжигать деревни и убивать людей? Может, умная тетя в далеком Армекте… ой, пусти сережку, что за привычки? Может, умная тетя в далеком Армекте захочет иметь сестру в Дартане, а не служанку? Гм? Ваше королевское высочество?
Князь радовался, агукая, советуя и спрашивая. Она рассказала ему еще одну сказку, они немного повозились, после чего он вернулся в колыбель, недовольный лишь настолько, чтобы мать видела, что вдали от нее ему не нравится. Он выбросил игрушку, которую дала нянька, но принял все, которые дала королева, и немного порадовался, шумя погремушкой.
— Мне о чем-то следует знать? Вам всего хватает?
— Да, ваше королевское высочество.
Няньки поклонились, и королева вышла. Вскоре из коридора донеслось приглушенное, подчеркнутое лязгом ударяющегося о пол древка алебарды:
— Вана!
Хайна не спала с князем Авенором. В тот единственный вечер — совсем другое дело… Он никогда не спрашивал, почему она отстранилась от него, стала более чужой и далекой, чем когда-то — еще до ее чреватого последствиями путешествия в Низкий Громбелард. Похоже, он понимал, что между ними выросло нечто, чего уже не удастся разрушить, — холодная стена благодарности. Речь шла о долге, который невольница — даже самая прекрасная — вернуть никак не могла. Он же со своей стороны не смел ничего предлагать, о чем-то просить, даже о чем-то спрашивать, опасаясь, что это будет воспринято именно как требование возврата долга. Хотя сам он считал, что она ему ничего не должна. Только как он мог ей об этом сказать?
Они не поделились между собой этой мыслью, но оба, независимо друг от друга, обнаружили, что нет большей подлости, чем в одностороннем порядке делать кому-то добро. Подобной низости не забывали. В сто крат легче было простить нанесенную обиду, чем постоянно жить с осознанием того, что ты кому-то что-то должен.
Должница чувствовала себя неблагодарной, кредитор — виноватым.
— Ладно, пойду.
Они обменялись еще несколькими словами; он пошутил, она улыбнулась и ушла.
Ей куда ближе была княжна Риолата Ридарета, которой она могла бы что-то простить, чем прекрасный мягкий мужчина, обреченный на одиночество в бурлящем жизнью доме.
Однако судьбе было угодно, чтобы в тот вечер встретились двое чужих людей, которые могли сделать друг другу добро и разойтись, чтобы никогда больше не увидеться.
Хайна шла к коменданту Охегенеду, который хотел знать ее мнение по поводу перемен в расстановке постов. В опустевшем коридоре, том самом, из которого она еще недавно спасалась бегством через окно, ей встретился идущий куда-то мужчина в невзрачном буром плаще, с закрытой капюшоном головой. В этом доме он выглядел неуместным, и виделись они до сих пор только однажды. Они не разговаривали, но она кое-что узнала от Готаха. Несколько важных, очень важных вещей. Идущий не поднял головы и потому не
