— Это все ветер… — наконец сказал он. — Мы оба слишком раздражены… Зря.
Йольмен глубоко вздохнул и потер слезящиеся глаза.
— Да, это правда. Прости.
— И ты меня прости, Йольмен. Мы вместе несем свое бремя и должны друг другу помогать, а не ссориться.
— Твоя совесть…
— Помолчи лучше, поскольку ты сердишься и скажешь что-нибудь неумное. Мои сомнения, может быть, и не столь существенны, как твои, но это не значит, что их у меня нет. Я предпочел бы сейчас заниматься чем-нибудь другим. Честно говоря… чем угодно, только другим.
Оба замолчали, погруженные в собственные мысли.
Старогромбелардское слово «лах'агар», в отношении мудрецов Шерни обычно переводившееся как «посланник», дословно означало «обретенная часть». Среди миллионов разумных существ, или, вернее, среди миллионов людей, поскольку коты Шернь вообще не понимали, находились такие, кто сильнее других ощущал присутствие Полос. Существование Шерни осознавал каждый, так же как и собственное существование, но некоторые, кроме того, постигали ее природу, понимали и чувствовали, на чем основана Шернь. Полосы принимали таких людей, признавая их — символически — своей частью. Бессильные властелины могли творить все то же, что творили Полосы, и даже больше, ибо Шернь была силой мертвой и неразумной, в то время как посланники действовали осознанно. Но уже само намерение использовать силы Шерни вело к тому, что Полосы их отвергали. Парадокс всемогущества посланников заключался в том, что они были всемогущи до тех пор, пока ничего не делали… Шернь придала форму своему миру, связав себя с ним законами всего, и не влияла ни на что, происходившее под ее Полосами. Посланники — обретенная часть Шерни — вынуждены были быть такими же, как она.
Но теперь Шернь рассыпалась или, скорее, превратилась в нечто такое, чем она не была уже много тысячелетий. Ранее лишь присматривавшая за миром, словно садовник за цветами, она стала воином, ибо вела войну с подобной ей, но враждебной силой. Некоторые законы всего перестали работать; посланники могли и даже должны были действовать.
Вопрос только — могли ли?
Армектанский мир, навязанный всем народам в границах Вечной империи, имел весьма разнообразные обличья. Избалованный Дартан, сокровищница империи, пользовался почти полной независимостью — и отплатил добрым завоевателям кровавой войной, закончившейся три года назад унизительным для Армекта мирным договором. Формально вассальное, а фактически полностью независимое дартанское королевство уже замышляло новую войну, на этот раз за гегемонию на континенте.
Тем временем Морская провинция Вечной империи — нелюбимая, всегда презираемая, управляемая армектанскими властителями твердой рукой, — воспользовалась ослаблением, собственно, уже распадом империи. Здесь постоянно вспыхивали восстания, и в любой момент могло разгореться очередное.
В Дороне, старой столице Гарры, на каждом шагу виднелись следы предыдущего, подавленного бунта. Прошло несколько лет с тех пор, как Дорону разграбили и частично разрушили, но все еще то тут, то там пугали руины каменных домов, которые не имело смысла восстанавливать, но никому не хотелось окончательно их сносить — может, это было просто невыгодно? У армектанских властей сперва находились дела поважнее, чем снос развалин частных домов; потом, когда недолговечность их правления стала для всех очевидной, армектанский князь утратил всякое влияние. Окруженный личной гвардией, он лишь обитал там, но не правил. Владеть провинцией он хотел, но не мог.
Перед неприглядного вида зданием, громко именовавшимся «дворцом» (настоящий дворец сожгли во время минувшего восстания), остановились пятеро всадников, за которыми шли четверо пеших, несших какие-то свертки. Во главе небольшого отряда ехала женщина. Сопровождавшие ее слуги-солдаты, одетые и вооруженные столь превосходно, что при их виде имперские легионеры могли бы умереть от зависти, спрыгнули с седел; один сразу же протянул руки, помогая женщине соскользнуть с конской спины на землю. Длинная шуба из меха синих лисиц была творением настоящего мастера; где бы ни жил этот скорняк, он наверняка обслуживал самых высокородных женщин империи, а может быть, и саму императрицу. Шуба, несмотря на свои размеры и вес, подогнанная по фигуре и подчеркивавшая талию, могла одним своим видом довести до слез почти любую женщину — поскольку едва ли какая могла иметь такую же. За стоимость этой вещи можно было купить дом. Синяя лисица являлась одним из редчайших зверей Шерера; месяц, когда удавалось поймать хотя бы одну, считался исключительным.
Следуя за двумя солдатами, высокородная госпожа в синей лисьей шубе направилась к входу во дворец, который охраняли какие-то мозгляки, трясшиеся от холода в своих военных плащах. Скинув капюшон, женщина открыла светлые волосы, окружавшие лицо с воистину королевскими чертами; лет тридцати с небольшим, высокая, стройная, она была исключительно красива, но, похоже, никто ей никогда об этом не говорил… Трудно описать, насколько обескураживал взгляд ее изумрудных глаз из-под темных бровей. Миновав часовых, как будто их вовсе не было, надменная блондинка вошла в здание, через плечо подав своему солдату лисью муфту — стыдно сказать, из обычной чернобурки, — из которой высвободила руки. Она могла путешествовать, грея руки в муфте, в то время как ее лошадью правил при помощи поводьев один из солдат.
Кто-то поспешно спускался по неухоженной, неотполированной, не устланной ковром лестнице — это был не княжеский двор, а нищий дом. Последние два года князем-представителем в Дороне числился старший из трех сыновей старого императора — отрекаясь в пользу дочери, измученный сорокалетним правлением властитель должен был что-то дать и ее братьям, хотя раньше держал их вдали от государственных дел. Ко всеобщему удивлению, князь Аскар, которого все считали легкомысленным, весьма серьезно отнесся к своему назначению и буквально из кожи вон лез, пытаясь навести в провинции порядок. Проблема заключалась в том, что хотя он старался совершенно искренне, но мало на что был способен. Даже когда ему в голову приходила хорошая идея, он почти ничего не мог сделать — лишенный армии, флота, денег, поддержки местных элит, предоставленный сам себе в разрушенном чужом и враждебном краю, который все еще словно в насмешку называли провинцией империи… Тем не менее неухоженная лестница и нищий «дворец» очень много говорили о вице-короле провинции. Он был богат, но разорился; все средства он потратил на Гаррийский легион, Имперский трибунал, приюты, должности, бесплатный хлеб для бедняков, словом, на общественные дела, которые оплачивал из собственной казны, и для себя у него уже ничего не оставалось. Даже ковра на лестнице.
И все это помогло ему осознать тщетность всех своих предприятий. Отделение Гарры и Островов от империи было вопросом нескольких месяцев — и ничто уже не могло этого изменить.
Прекрасная дама в шубе, стоившей без малого столько же, что и дворец наместника императрицы, явилась для встречи с еще не старым, но уже разочаровавшимся в жизни урядником, а может быть — дезертиром или трупом. Ясно было, что восстание вспыхнет в конце лета, непосредственно перед осенними штормами, которые в течение столетий на несколько месяцев отрезали Гарру и Острова от континента. Князь Аскар мог сбежать раньше — или остаться и подставить голову под меч.
Навстречу гостье спускался один из советников князя; остановившись, он приветствовал ту, которую здесь, несомненно, ждали. Она ответила на приветствие, после чего спросила:
— И что, любой может так войти в этот дом?
Прекрасный гаррийский, которым она воспользовалась, был, однако, отмечен почти неуловимым, видимо дартанским, акцентом.
— Ваше благородие… Князь ждет. Страже было приказано, чтобы они пропустили ваше благородие немедленно.
— Я даже не представилась.
— В этом… пожалуй, не было необходимости.
Появился десятник Гаррийской гвардии, взяв под свою опеку личных солдат гостьи. На каждом шагу ей оказывали исключительные почести.
— Перед домом я оставила лошадей и четырех человек с подарками для князя-представителя и членов вице-королевского совета.
— Сейчас распоряжусь.
Вскоре ее провели к князю. Она увидела человека чуть старше ее, очень красивого, но очень
