Охотники за головами

Она выпрямилась.

– Возможно, вы правы. А по поводу стажировки вам позвонят.

Мне с трудом удалось скрыть радость, тем не менее я оставался начеку. Пока не выйду за дверь, я все еще не в безопасности. Многие гибнут от последней смертельной стрелы, если расслабляются раньше времени.

Дама сверлила меня взглядом.

– Вы поняли, что я вам сказала?

– Думаю, да. Это означает, что я не провалился на экзамене.

– Выиграли матч. Матч против меня.

– Именно это я и имел в виду.

– Я поняла. Расскажу вам одну историю. Однажды во время отпуска я встретила молодого человека. Было это на юге. Парень так себе, ничего особенного. Стояла жара, на нем была рубашка с короткими рукавами. И вдруг я увидела шрам на его руке. Я спросила, откуда он. Парень ответил, что он «брильщик». Вы знаете, что это такое?

– Нет.

– На юге устраивают состязания с быками, но их не убивают. Между рогами прикрепляются шнурки, и задача – сорвать их чем-то вроде коротких крючков. Иногда бык поддевает рогами одного из таких «брильщиков».

– Не очень-то приятно.

– Не очень. Бывают и убитые. Бык достал этого парня, оставив ему страшный шрам на руке. Я спросила парня, бросил ли он это занятие после случившегося. Он ответил: нет, и не собираюсь, я вернулся и продолжаю выступать. Я сразу же его завербовала. Если у него хватило гордости вернуться и вновь сразиться с животным, которое уложило его на больничную койку, значит, из него получится кое-что стоящее.

– И что дальше?

– Ничего. Именно так с вами поступят на стажировке. У вас будут шрамы, и мы будем наблюдать за вашей реакцией. Я вам это говорю, поскольку вы уже в курсе. Можно было бы задать вам еще вопросов пятьдесят, но мы просто потеряли бы время. Вы слишком хорошо подготовлены. Но там вас ждет другая жизнь. С настоящими пулями.

– Можно подумать, вам хочется увидеть меня инвалидом.

– Ничего подобного. Мне просто хочется узнать, что у вас под доспехами. Но не примите это за приглашение поужинать. Может быть, там совсем ничего нет.

Прозвучало не очень любезно, но это была последняя стрела, и я вышел с высоко поднятой головой.

* * *

Когда я вернулся домой, жена Анна спросила, как все прошло.

– Думаю, хорошо, – ответил я.

Эту фразу она чаще всего слышала за последние два месяца или, может быть, с начала нашей совместной жизни. Я никогда ни от кого не ждал помощи, и лучшим способом отклонить любую попытку навязать ее остается ответ «думаю, хорошо» на все вопросы, от кого бы они ни исходили. Да, все тот же Киплинг. Американский социолог Райсман написал книгу, в которой объясняет, что мы пришли из общества людей, не нуждающихся ни в чем для самостановления, к обществу людей, полностью зависящих от других. Я-то уж точно отношусь к первой категории.

Знаю, что Анна страдает от этого, пожалуй, даже досадует. Думает, что я не обращаюсь к ней с просьбой о поддержке потому, что она не много для меня значит. Это не так. Именно потому, что я ее люблю и боюсь потерять, я и не хочу показаться ей слабым. Система воспитания, существовавшая в шестидесятые годы, определила наше формирование: ты сильный, выигрываешь – и ты вознагражден; ты слабый, проигрываешь – и тебя наказывают. Анна вышла за меня замуж не потому, что я плакался ей в жилетку, а преуспевал и олицетворял в ее глазах образ сильного мужчины. Я хочу его сохранить. Их сохранить: образ и Анну. Я знал многих, кто, потеряв работу, следом терял и жену. У человека менялся характер, и он не мог больше дать того, что хотелось жене. Есть некое обоюдное психологическое удовлетворение в переходе от роли жены к роли матери-утешительницы, но от него быстро устаешь, ведь нельзя долгое время перестраивать весь фундамент, на котором построено супружество. «Да не оставит тебя сила» – эта фраза остается лучшей из лучшего фильма года на заре третьего тысячелетия. Недалеко же мы ушли от человекообразных обезьян.

То же самое и в делах. Выигрывает не обязательно самый умный, но самый грубый, тот, кто желает чего-то сильнее других.

Анна говорит, что готова все разделить со мной, – она дала обещание быть с мужем в горе и в радости. И если во мне останется потаенный уголок, она не сможет любить меня всего целиком. Я уверен, что Анна так думает, и вполне искренне. Но я также уверен и в том, что она ошибается. Если меня исключат из конкурса, она не перестанет меня любить, но будет любить по-другому. Она будет любить другого меня. Это слишком большой риск.

И все-таки Анну не в чем упрекнуть. Когда я заявил ей о потере работы, ей и в голову не пришло, не в пример многим ее подругам в подобной ситуации, что у нас больше не будет доходов и мы должны обходиться обычным прожиточным минимумом. В первую очередь она подумала не о себе. Она долго убеждала меня, что я не виноват, – впрочем, это было напрасно, так как я не чувствовал себя виноватым, – и оправдывала меня тоже напрасно. Довольно сухо я попросил Анну прекратить оказание психологической скорой помощи, и впредь мы к этому не возвращались. В течение двух месяцев она иногда, между прочим, спрашивает, как идут дела, и я неизменно отвечаю, что кое-что наклевывается. Я отлично вижу, как она переживает. За меня. Через несколько недель, когда придут первые неоплаченные счета, Анна начнет переживать за себя и наших детей. Тогда-то и начнется самое серьезное: она станет думать о детях, которым грозит опасность – из-за меня.

Однако нашим двум девочкам почти ничего не грозит. Старшая блестяще оканчивает коммерческую школу, поступив туда с отличным аттестатом зрелости. К концу учебного года она получит право на свободное распределение, и на нее свалится куча предложений. Вот с младшей – проблемы. Она пробует изучать историю искусства на филологическом факультете, что мне кажется не слишком перспективным. Вижусь я с ней лишь раз в неделю, но она упрекает меня за то, что я ее подавляю. Возможно, так оно и есть, тут невольная вина матери, сестры и моя, и ей следует от нас освободиться. Полагаю, произойдет это не скоро. Можно было подумать, что моя безработица сблизит нас с дочерью: ведь я уже не был преуспевающим, как ее старшая сестра, которой все удается, а сравнялся с ней самой, у которой ничего не получается. Не тут-то было. У нее хватило деликатности смягчить свою агрессивность, но хорошо видно, что она сдерживает себя. От чего? Чтобы добить меня? Отомстить за себя? Плясать на моем трупе? Мое поражение – это ее триумф, и в то же время она злится на меня за то, что я ускользаю от ее ярости. Результат: она почти не разговаривает со мной. В последнее время воскресные обеды проходят в тягостной атмосфере.

Тем более что Анна продолжает работать. В свое время она мудро поступила, устроившись в управленческом аппарате, где зарплата скромная, но стабильная. Анна руководит отделом в ректорате – какой-то технической группой, на 95 % состоящей из мужчин, как и все службы такого рода. Ее она держит в ежовых рукавицах, по-другому нельзя. Дома же Анна может вновь почувствовать себя женщиной. Потому-то я и не хочу смены ролей.

Психолог из «Де Вавр интернэшнл» не пыталась углубиться в мою семейную ситуацию. Сначала я не понял почему. Влияние семьи настолько сильно во Франции, что даже все грабители в один голос заявляют: они грабят только во имя своих детей. Впрочем, в этом есть доля правды: отец, мечтающий сохранить любовь дочери, даже если для этого нужен конный завод, готов пустить в ход нож, чтобы приобрести этот завод. Нет ничего унизительнее, чем отказать в удовольствии ребенку не из педагогических соображений, а из-за нехватки денег.

Но в «Де Вавр интернэшнл» об этом прекрасно осведомлены, знают они и то, что у них нет возможности перепроверить рассказанное мной. Когда ваш лучший друг вдруг разводится, неожиданно признавшись, что его жизнь уже давно превратилась в ад, вы чувствуете, что с луны свалились: вы ведь