Пусть представители низших сословий не рассчитывают, что она станет обходиться с ними учтиво, как с благородными дворянами.
Впрочем, он вел себя достаточно скромно, несмело вошел в комнату, присел на стул с прямой спинкой. А Анна расположилась в огромном резном кресле, однако плотно скрестила руки на груди, чтобы удержать их от дрожи.
— Скажите мне, какой смертью я умерла в 1536 году.
Господи Боже! Доводилось ли кому-либо прежде выговорить столь противоестественную фразу?
— Вы были обезглавлены, — пролепетал Калхейн. — Вас обвинили в измене.
Он запнулся, покраснев. Ей все стало ясно. Применительно к королеве обвинение в измене может означать только одно.
— Он обвинил меня в прелюбодеянии. Чтобы избавиться от меня и жениться в третий раз.
— Да.
— На Джейн Сеймур?
— Да.
— Успела ли я до того принести ему сына?
— Нет.
— А Джейн Сеймур родила ему сына?
— Да. Эдуарда Шестого. Но он умер шестнадцатилетним, через несколько лет после самого Генриха.
Ну что ж, вот известие отчасти радостное, но недостаточно радостное, чтобы расплавить комок в горле. Ее обвинили в измене. И у нее так и не было сына… Нет, Генриха не просто потянуло на эту стерву Сеймур. Значит, он возненавидел ее, Анну. Прелюбодеяние…
— С кем?
Несмотря на краткость вопроса, простолюдин понял и опять покраснел.
— С пятью мужчинами, ваша светлость. Всем при дворе было ясно, что обвинения ложные, призванные главным образом прикрыть собственные грехи короля, — это признавали даже ваши враги…
— Кто эти пятеро?
— Сэр Генри Норрис. Сэр Фрэнсис Уэстон. Уильям Бретон. Марк Смитон. И… и ваш брат Джордж.
На миг ей почудилось, что ее стошнит. Каждое имя падало как удар хлыста, последнее — как топор палача. Джордж. Ее любимый брат, музыкальный, отважный, остроумный… Гарри Норрис, друг короля. Уэстон и Бретон, молодые и беспечные, но по отношению к ней неизменно почтительные и осторожные… и еще Марк Смитон, тупица, допущенный ко двору лишь потому, что неплохо играл на верджинеле…[5]
Узкие изящные руки впились в подлокотники. Однако миг слабости миновал, и она сумела вымолвить с достоинством:
— Они отрицали обвинения?
— Смитон сознался, но его вынудили под пыткой. Остальные отрицали свою и вашу вину безоговорочно. Гарри Норрис вызвался защищать вашу честь в поединке с кем угодно.
Ах, как похоже на Гарри с его старомодными принципами!
— Все они умерли тоже, — выговорила она. Это не звучало вопросом: если ее казнили за измену, то должны были казнить и их. И не только их — никто не умирает от рук палача в одиночку. — Кого убили еще?
— Быть может, — промямлил Калхейн, — лучше отложить остальные вопросы до другого случая? Для вас же лучше, ваша…
— Кого еще? Моего отца?
— Нет. Сэра Томаса Мора. Джона Фишера…[6]
— Мора? За мое…
Она не сумела выговорить «прелюбодеяние».
— Казнили потому, что он не пожелал принести клятву, признающую верховенство короля над церковью. Ведь ради вас Генрих вывел англиканскую церковь из-под власти папы и положил начало религиозным смутам…
— Ничего подобного! Еретиков в Англии всегда хватало. История не может возложить вину за это на меня!
— Их было все же гораздо меньше. — Калхейн говорил почти извиняющимся тоном. — Королева Мария, прозванная «Кровавой Мэри», жгла на кострах как еретиков всех, кто, опираясь на закон о верховенстве короны, требовал разрыва с Римом… Ваша светлость! Что с вами… Анна?
— Не прикасайтесь ко мне!..
Королева Мария… Следовательно, ее кровная дочь Елизавета была лишена наследства, а то и убита? Неужели Генрих стал таким негодяем, что убил ребенка? Своего собственного ребенка? Разве что решил… Она еле-еле прошептала:
— А что с Елизаветой?
