— Что теперь делать? — сказала она. — Меня лупить будут…
— Не будут, — сказал Туся.
— Будут, — упрямо повторила Роза.
— Не бойся, — сказал Туся, — я скажу: я разбил.
А Роза опять заплакала.
Это уж совсем непонятно!
. . . . . . . . . .
— Не бойтесь, Мэри, я не выдам вас…
— Вы добрый человек, Джон…
Буксир «Мятежный»
Туся и Лева Тройкин стоят на берегу канала. Столетние тополя склонились над водой. И как только не падают?..
Кирпичные корпуса морского экипажа заслоняют от тополей солнце, и тополя всю свою долгую жизнь тянутся к нему.
Тополя отбрасывают тень почти на середину канала. Кажется, дай им волю, они дотянутся до того берега, где всегда солнечно, а сейчас так весело играет патефон: «Пой, Андрюша…»
В морском экипаже тихо, будто вымерло все, и сколько ни заглядывай в окна, никого не увидишь, а у главного входа — часовой с тесаком. На него можно смотреть хоть целый час, потому что ему скучно на вахте, ему даже приятно, что он кому-то интересен, хотя бы мальчишкам… А что мальчишки? Мальчишки тоже люди!
Вода в канале густая, грязная, в мазутных разводах, а на том берегу ребята стоят с удочками.
Нет-нет и вытащат уклейку. И откуда эти уклейки берутся? Может быть, из Фонтанки? А в Фонтанку из Невы приплывают, а в Неву — из залива, а в залив… из моря…
Значит, если отсюда в Фонтанку, а из Фонтанки — в Неву, а из Невы — в залив, а из залива — в море, то можно в конце концов попасть в океан!
Значит, в этой гнилой, масленой воде, покрытой тягучей пленкой, густо усыпанной тополиным пухом, значит, в этой воде есть хоть одна — хоть одна да есть! — капля океана!..
Это открытие так взволновало Тусю, что он тут же хотел поделиться с Левой Тройкиным, но спохватился: посмеется над ним Лева. Сколько раз бывало.
Лева Тройкин плюет в канал и говорит:
— Если отсюда поплыть, запросто можно в океан попасть, а?
Туся открывает рот…
Э, да что там! Кто поверит, что они враз подумали об одном и том же? Никто не поверит!
Вдоль берега привязаны и прикованы ржавыми цепями лодки, железные и деревянные, с каютами и без кают, крашеные и смоленые. «Лена», «Тамара», «Светлана», «Иван» — кургузый баркас, осевший на левый борт…
Тусе все тут удивительно и радостно до замирания сердца. Впервые в жизни он ушел так далеко от дома. Да еще с Левой Тройкиным!
— Эх, — говорит Лева, — что тут было! Шлюпки готовили к навигации, стеклом чистили, шпаклевали, красили… Я матросам помогал…
«Почему, — думает Туся, — почему одним людям все можно, а другим…»
— Эй, Гриха! — кричит Лева Тройкин на другую сторону канала. — Ловится?
— Не-а! — отвечает один из рыбаков, белобрысый, в длинной майке поверх трусов.
— Дурак, — говорит Лева Тройкин, — ну и дурак Гриха, разве тут ловят! Я знаю, где ловят…
«Все он знает, — думает Туся, — все…»
Подымается ветер и несет по набережной тучи тополиного пуха. Пух летает над головой, щекочет шею, лицо, а то вдруг завьется под ветром в маленький белый смерч и кружит по берегу, кружит…
«У-у-у!» — доносится справа. Это речной буксир выходит из-за поворота. «У-у-у-у!»
Буксир идет прямо к спуску, где стоят мальчики. На его прокопченном носу белый краской выведено: «Мятежный».
Из грязно-голубой рубки высовывается голова в чехле от бескозырки.
— Эй, огольцы! Сбегай на вахту, скажи, «Мятежный» пришел, пускай тару дают!
Туся почти ничего не понял, но обрадовался. Лева понял все, кивнул и побежал к морскому экипажу. Туся за ним.
— Товарищ вахтенный! — крикнул Лева матросу с тесаком. — «Мятежный» пришел, тару просит!..
Вахтенный, щекастый матрос с заспанными глазами, сказал, почти не раздвигая губ:
— Тара-то здесь, да кому катить-то… Я с поста не уйду…
— Мы! — закричал Лева Тройкин. — Мы покатим! Чего катить надо?
— А пропуска-то у вас есть? — спросил щекастый и тут же сообразил, что перед ним мальчишки. — Ну, валяйте.
Он побренчал связкой ключей, выбрал, какой надо, отворил ворота и мотнул головой.
— Выкатывайте…
Во дворе стояли две бочки. Одна ростом с Тусю, другая повыше. Туся заглянул в ту, что поменьше, понюхал: из бочки несло чем-то кислым.
— Вали ее и кати, — сказал Лева Тройкин, — а я эту…
Туся так и сделал. Повалил свою бочку и покатил. А она его не слушается. Все норовит в сторону свернуть. Он ее в ворота толкает, а она от ворот. Он в ворота, она от ворот. Лева Тройкин давно уже свою бочку на улицу выкатил, а Туся все за ворота не выберется. Перепачкался — из бочки слизкое ползет, — вспотел… Хоть бы вахтенный помог, да, наверно, на посту нельзя бочки катать, он и стоит, ключами бренчит, ждет…
— Ну, что ты там! — кричит Лева Тройкин. — Чего застрял?
— Да кривая она! — отвечает Туся. — Прямо не катится!
— Сам ты кривой! Гляди…
И Туся увидел, как ловко, толкая ногой и ровняя время от времени руками, гонит свою бочку Лева. Услышал, как звонко гремит она по камням набережной. Увидел рулевого, который стоит на берегу, руки в боки и ждет свою тару. И захотелось Тусе подогнать бочку так же весело и легко, как Лева.
Эх! Он ударил свою бочку ногой, и бочка закружилась на месте, как волчок. Она брызгалась кислой капустой, а рулевой хохотал, и Лева Тройкин тоже хохотал…
Так все было хорошо — и вдруг… Проклятая бочка!.. Туся стиснул зубы, остановил бочку, тихонько повел ее руками, следя, чтоб она касалась мостовой только средней, самой пузатой своей частью, и вдруг ощутил, как это легко, как просто, и хотя ничего не слышал вокруг, занятый своей бочкой, понял, что никто больше не смеется над ним.
— Ну, огольцы, спасибо, — сказал рулевой.
Он вкатил бочки на буксир, поставил их плотно одну к другой и теперь обтирал руки ветошью.
— Дяденька, прокати… — сказал Лева Тройкин.
— Прокатить… Да я же в порт иду, туда нельзя. — Он помолчал, поскреб ногтями шею, поглядел куда-то поверх мальчишек и сказал лениво: — Ну ладно, прокачу маленько, только за борт не свешиваться!
…Лева Тройкин стоит и поплевывает в воду, словно ничего и не случилось. Рулевой держит свой руль и забыл про них…
— Эй, Гриха! Прощай! — кричит Лева Тройкин.
«Тых-тых-тых-тых…» Буксир делает поворот, и вот уже пропал Гриха за поворотом, и вахтенный, и тополя…
Мальчишки сидят на маслянисто-черных бухтах каната, под ногами у них вздрагивает и мелко
