В дальних водах и странах. т. 2

простонародьи. Далее — отдел хлопчатобумажной культуры и производства, с семенами всех местных сортов и ватой в сыром и обработанном виде. Здесь в особенности обращает на себя внимание особый вид ваты рыжего цвета, на ощупь очень похожий на овечью волну. Затем идет отдел лыкового производства: рогожи, обувь, плетенья, разные мелкие поделки и проч. Далее восковое дерево и его продукты: восковая масса и свечи; засим — образцы сорока семи различных местных сортов строевого и столярного дерева, в обрубках, досках и полированных пластинках, и наконец, полная коллекция местных земледельческих орудий и образцы почвы.

Второй барак или зала № 2-й посвящены домоводству и мануфактурным изделиям. Здесь собраны образцы местной деревянной утвари и гончарного производства, кровельные кафли и гонт, местный фаянс и фарфор известной фабрики Инояма и других, бронза и фалань и в pendant к ним — целый отдел образцов европейской индустриальной скульптуры (статуэтки, спичечницы и т. п. из фарфора, бисквиты и алебастра), коллекция французского, английского и немецкого столового и сервизного фарфора, хрусталя и мельхиора, а также и европейские подделки под японский стиль, в особенности под знаменитые произведения фарфоровой фабрики Имари. Затем в этом же бараке следуют: отдел циновочного производства и плетеных произведений из бамбука, токарное, лаковое и столярное производства; в числе образцов последнего замечательны вещи с художественно исполненными инкрустациями из разноцветного дерева. Далее, писчебумажное производство, веера и письменные принадлежности, шелковые и бумажные материи и бумажно-гарусные плетенья и вязанья в роде шарфов, шалей, платков и т. п.; наконец красильные вещества.

Вся эта выставка содержится в замечательном, образцовом порядке; везде на каждом предмете вы встречаете ярлык с указанием местности к которой относится продукт, а также фабрики, имени мастера и стоимости произведения. И ведь нельзя сказать чтобы все это устраивалось из тщеславия, на показ, или ради пускания пыли в глаза каким-нибудь Европейцам, для вящего доказательства пред ними своего 'прогресса' и 'цивилизации', — нет, и далеко нет: ведь Нагойе — это в своем роде совсем захолустье, глушь, город вовсе не открытый для Европейцев, которые случаются тут в качестве крайне редких гостей, да и то каждый раз не иначе как с особого разрешения правительства; стало быть не ради хвастовства пред ними заведено в этом замкнутом провинциальном уголке такое учреждение как музей Аичи-Хаку-Буцукан. Это сделано для себя, для своего собственного народа, для обитателей города Нагойе и Оварийской провинции, и сделано потому что в таком учреждении явилась общесознанная народная потребность, удовлетворить которой и взяло на себя правительство. Нам сказывали что в те дни когда музей открыт, в нем постоянно толпятся посетители, в числе которых по крайней мере на половину насчитывают простых поселян не только из ближайших окрестностей, но и из более отдаленных мест провинции. Ходят они себе тут, разсматривают, сравнивают и заимствуются разными улучшениями и приспособлениями для своих собственных промысловых производств и домашнего обихода. Словом сказать, музей этот не праздная административная затея, не мертворожденное дело и вовсе не составляет собою какого-либо особого исключения: подобные же музеи, как нам сказывали, частию уже существуют, а частию еще заводятся во всех более или менее значительных и промышленных городах Японии.

Но окончании осмотра музея, вице-губернатор, г. Номура, пригласил нас перейти в нижнюю залу главного корпуса, где уже был готов обеденный стол. Здесь предполагается разместить археологический отдел, но пока в углу стоит только один бронзовый колокол, случайно вырытый из земли где-то в окрестностях. Он носит на себе буддийский характер и покрыт рельефными узорами и фигурами, но до того уже стар и проеден зеленою ярью, что подробности его рисунков во многих местах как кора слились в неопределенную массу.

Обеденный стол был накрыт по-европейски, для чего устроителям пришлось позаимствоваться из 'Гостиницы Прогресса' посудой, стеклом и прочими принадлежностями, до коленкоровых салфеток и скатерти включительно, ибо кроме 'Прогресса', во всем Нагойе сих принадлежностей не имеется. На столе красовались большие фарфоровые вазы с цветами. И еще особенность: между каждыми двумя стульями было поставлено на пол по табурету с бронзовым хибачем, наполненным тлеющими угольями, — это для того чтоб обедающим удобнее было греть себе руки и закуривать табак, да и вообще несколько хибачей нагревали всю эту комнату даже с некоторым избытком, что в особенности почувствовалось во второй половине обеда, когда стало просто жарко.

Наступила та почти неизбежная на каждом званом обеде минута когда, казалось бы, все уже готово, только садись за стол, но хозяева как будто мнутся и ожидают еще чего-то прежде чем взяться за спинку стула и сделать гостям последнее приглашение. Гости обыкновенно в это время с тоскливо любезными улыбками переминаются с ноги на ногу. Переминались и мы, вопрошая во глубине души 'скоро ли?' — как вдруг из каких-то внутренних раздвижных дверей неожиданно появилось несколько Японцев в черных и серых шелковых киримонах. Выступая друг за другом, в роде известных 'conspirateurs' в оперетке Лекока, они неторопливо, совершенно неслышною, но солидно-мерною поступью приблизились к адмиралу, молча поклонились ему в пояс, уперев ладони в свои коленки и с легким шипом потянув в себя воздух, отчего получился придыхательный звук х-ие, и затем молча подали ему свои визитные карточки. Оказалось что это приглашенные на обед почетные горожане, в числе которых были и хозяева ремесленных заведений посещенных нами давеча утром. Несколько приглашенных чиновников в черных сюртуках находились тут еще раньше нашего прибытия и почтительно окружили, несколько сзади, своего принципала вице-губернатора.

Наконец г. Номура пригласил нас садиться и занял сам хозяйское место, посадив по правую руку от себя адмирала, а по левую А. П. Новосильского. Разговоры происходили чрез переводчиков, которые поэтому и сели рядом с почетными гостями. Такое 'вольнодумство' в Японии надо считать большим прогрессом. так как в прежние, относительно весьма еще недавние времена переводчики, почитаемые в служебной иерархии за чинов очень мелких не смели пребывать в присутствии старших чинов иначе как распростершись на коленях ниц и уткнувшись носом в землю. Так их описывает и И. А. Гончаров в своей книге Фрегат Паллада.

Едва прислужники и прислужницы из 'Гостиницы Прогресса' успели обнести бульон с пирожками, причем, разумеется, с непривычки не обошлось без купания пальцев, как в залу вошли гуськом, одна вслед за другой, около дюжины прелестных молоденьких девушек, в нарядных ярких киримонах из шелкового газа, с золотыми прошивками на груди и с пышными бантами широких поясов (аби), завязанных сзади очень высоко, почти под самыми лопатками. Это, как нам объяснили, специальная мода и отличительный признак нагойского девичьего костюма, так что надеть таким образом аби значит надеть его по-нагойски. Девушки, как-то склоняясь в сторону, немножко набок, отдали общий, весьма грациозный поклон, отчасти похожий на европейский реверанс, и разошлись вокруг стола с таким расчетом что между каждыми двумя гостями очутилось по одной девушке. Это были гейси или гейки, профессиональные артистки, певицы и танцовщицы, назначение которых-услаждать своими искусствами вечерние досуги чиновных и зажиточных Японцев, а также и 'золотой' японской молодежи. [63]

Разместясь между нашими стульями, около хибачей, наши гейки приняли на себя роль Геб и очень усердно подливали нам в стаканы. Чуть отвернешься или перекинешься с кем-нибудь словом, глядь — стакан уже дополнен доверху, и гейка с лукаво-кокетливою улыбкой подносит его вам, приговаривая своим певуче свежим голоском: 'Дозо аната!.. Дозо!' [64] . А сколько было потрачено ими болтовни похожей на птичье щебетанье, и болтовни, судя по тону и улыбкам, вероятно очень любезной, очень занимательной, очень остроумной, но — увы! — все сие потрачено было втуне, ибо мы по-японски понимаем мало, а обращаться за всяким словом к переводчику и долго, и скучно. Но помимо языка, остается понятен взгляд, интонация, мина, жест, благодаря чему мы не только кое-что понимали, но даже и болтали с гейками: они по-японски, мы по-русски, они смеялись, мы тоже, и выходило это превесело. Спросил их кто-то: как они полагают, кто мы такие, какой нации? — 'О, без сомнения, Китайцы!' отвечала бойкая девушка, желая этим сделать наибольший комплимент варварам- иностранцам. Вот когда воочию оправдалось сказанное нам еще в Иокогаме что Нагойе славится красивыми женщинами и щеголяет искусными гейками. В самом деле, эти девушки вполне прелестны и даже изящны. В особенности выдавалась между ними одна, лет пятнадцати, обладавшая длинными бархатными ресницами, маленьким горбатым носиком и маленькими, словно вишенки, пунсовыми губками. Ее глубокий томный