вверенной ему команде.
— А вы не распустили её?
— Помилуйте, зачем распускать! Аль хлеба у меня не хватает? Пусть живут себе с Богом!
— А знаешь, брат, что? — шутя обратился к Поплюеву один из его измайловских приятелей. — Ты бы вместо себя-то майора на войну послал.
— Зачем так?
— Да понадёжнее будет.
— То есть в каком разуме надлежит понимать сие?
— Да весьма просто. Во-первых, для чего тебе твой благородный лоб под пули подставлять, а во- вторых, ведь и струсишь-то, пожалуй, француза…
— Кто?.. Я?!.. — подпрыгнул Поплюев.
— Ты, сударь.
— Я?.. Француза?.. Государь мой, вы меня плохо разумеете! Не токмо что француза, я, коли захочу, то и самого чёрта не струшу.
— Зачем чёрта! До чёрта далеко, — продолжал подтрунивать приятель, — а вот и сего почтенного старца, — кивнул он на стоявшего впереди пузатенького генералика, — стоит лишь оглянуться ему на тебя, так и того-то струсишь.
— На каких резонах изволишь полагать обо мне такое? — всё более и более подфыркивал Прохор. — Я, коли захочу, то и доказать могу, что не струшу.
— Ну и докажи.
— И докажу!
— Поди и дёрни его за тупей, тогда поверю.
— За косицу-то?.. его?.. Вот ещё! Стоит труда! Нашёл доказательство!
— Да уж каково ни есть, а не дёрнешь.
— Ан дёрну!
— Ан врёшь!
— Я?! Не дразни, брат, лучше! Эй, не дразни!.. Меня стоит только раздразнить, так я бедовый!
— Бедовый-то бедовый, а за косицу всё-таки не дёрнешь.
— Да не токмо что старца, а… понимаешь ли, кого? И то дёрну!
— Ну, брат Прошка, никак ты во хмелю!.. — засмеялись приятели. — Много ли чефрасу хватил сегодня? С утра уж благословился. Закуси-ка лучше гвоздичкой, а то дух будет.
— Гвоздичкой-то я закушу, а дёрнуть всё-таки дёрну, коли мне такое расположение блеснёт.
— Пари, что не дёрнешь! — продолжал потешавшийся приятель.
— Идёт! — расхорохорился Поплюев. — Идёт, коли на то пошло! На что угодно?
— Да что тебя много разорять-то! На десяток устерсов у Юге, с аглицким пивом. Вот я на твой счёт и позавтракаю. Господа, будьте свидетелями — разнимите!
— Смирно-о-о! — раздался вдруг громкий голос штаб-офицера, командовавшего разводом.
Мгновенно всё смолкло; генералы вытянулись в одну шеренгу против фронта, за ними во вторую шеренгу стали все штаб — и обер-офицеры, а третья образовалась из юнкеров и унтер-офицеров, не участвовавших в строю.
Пять минут спустя раздалась новая команда: фронт взял «на краул», барабаны грянули встречу, эспонтоны и знамя отдали салют, и всё живое на площадке замерло в напряжённом ожидании.
С крыльца сходил император.
Начался вахтпарад. Штаб-офицер сначала заставил фронт проделать все ружейные приёмы по флигельману, потом скомандовал
Государь остался вообще доволен парадом и по окончании развода, собрав вокруг себя тесную толпу офицеров, стал передавать начальствующим лицам парольный приказ и разные замечания. Черепову случайно довелось стоять как раз за спиною государя. Вдруг видит он, что рядом с его локтем протягивается вперёд чья-то рука — и хвать за чёрную ленту косицы!
У Черепова захолонуло сердце и на мгновение в глазах помутилось. Он понял, что это такое и чем может грозить подобная проделка. Государь в то же мгновение обернулся, и вопросительно-строгий взгляд его в упор остановился прямо на Черепове.
«Погиб!» — как молния мелькнуло в уме последнего. Надо было выручать уже не Поплюева, а самого себя, и как можно скорее.
— Простите, ваше величество! — почтительно и тихо проговорил он, стараясь казаться как можно спокойнее. — Тупей лежал не по форме… Чтобы молодые офицеры не заметили…
Государь молча продолжал смотреть ему прямо в лицо тем же сурово блестящим взглядом, и Черепову показалось вдруг, будто он тоже понимает, в чём дело, и даёт ему чувствовать это. С полминуты, по крайней мере, продолжал государь держать его под этим магнетически действующим взглядом, и какое- то смутное чувство говорило Черепову, что если он оробеет и смутится, то пропал безвозвратно и навеки. Но он чувствовал себя правым, совесть его была спокойна.
— Благодарю, полковник! — громко сказал государь и отвернулся, продолжая прерванную речь с генералом[72].
Черепов оглянулся назад — за ним, ни жив ни мёртв и весь бледный как полотно, стоял и трясся, как в лихорадке, Прохор Поплюев.
После развода Черепов по пути заехал к Юге позавтракать. Несколько минут спустя появился там и Поплюев со своей компанией.
— Благодетель мой!.. Спаситель! — плаксиво, смущённо и вместе с тем радостно кинулся к нему Прошка. — Сколь виноват я пред вами!.. Нет слов и меры моей вине и моей благодарности!..
— Зато вы пари выиграли, — равнодушно улыбнулся Черепов.
— Что пари!.. В Сибири места мало мне за это… Я растерялся, но я думал… Клянусь вам, думал, что если на вас обрушится беда, то — была не была! — выступлю вперёд и брякну: так и так, мол, я это сделал!
— Напрасно не вышел — полковником был бы, — подтрунил измайловский приятель.
— Эх, братец ты мой! пустой ты, как вижу я, человек! Что полковник!.. Не полковник, а ум нужен, находчивость, смётка — вот что нужно! А Прошка — дурак, и ничего больше!.. Но нет, — продолжал Поплюев, с чувством обращаясь к Черепову, — вы великодушны… вы доказали то… Ну, и, значит, вы меня простите!.. А я вам за сие всю жизнь, как собака… понимаете ли, как собака буду вам предан! Издыхать у ног ваших стану!.. Выпьем!
— Так-то, брат Пронька! — хлопнул его по плечу приятель. — Хоть пари я и проиграл тебе, а всё же ты не в барышах! Уж чего бы, кажется, вернее награды, как нынче, ан глядишь — и тут тебя обошли-таки чином!
— Что делать, братец мой! — пожал плечами Поплюев. — Незадача мне!.. Выпьем!
В тот же день вечером к Черепову явился вестовой и объявил, что граф Харитонов-Трофимьев просит его немедленно же пожаловать к себе по высочайшему повелению.
Черепов оделся по форме и поехал.
Он застал графа одного в его обширном, слабо освещённом кабинете. Старик сумрачно ходил по комнате и казался чем-то озабоченным.
