сгустился, что в двух шагах едва уже было видно товарища. Солдаты, дрожа от холода и сырости, промокшие насквозь, голодные, почти босые, не ложились спать.
Вдруг в темноте обнаружилось какое-то движение на бивуаке.
— Где князь Пётр? где Пётр? — спрашивал кто-то.
Это был сам Суворов, в своей «родительской епанечке», плохо одетый, обмоклый, прозябший… Багратион, завёрнутый в бурку, поднялся с мокрой земли и встретил фельдмаршала.
— Князь Пётр, я хочу, непременно хочу ночевать в Гларисе… Мне и вот им, — говорил старик, указывая на солдат, — пора отдохнуть… Нам холодно и голодно, Пётр… Подумай!.. Непременно хочу ночевать в Гларисе!
— Мы скоро будем там, — отвечал Багратион. — Головой ручаюсь вам, ваша светлость, вы будете ночевать в Гларисе! — уверенным и светлым голосом прибавил он, как бы утешая старика, измученного за этот день и физически, и нравственно.
— Так будем?.. Ну, спасибо, князь Пётр! Спасибо, голубчик!.. Хорошо!.. Помилуй Бог, хорошо! — повторил Суворов, провожаемый Багратионом до какого-то овечьего хлева, предоставленного на сей раз фельдмаршалу, где он и провёл остаток этой ночи вместе с великим князем Константином.
Наутро, 20 числа, бой возобновился ещё впотьмах, вскоре после полуночи. Французы, встревоженные перестрелкой двух столкнувшихся патрулей, разом открыли огонь по всей своей линии. Русские войска, мгновенно встрепенувшись, как будто по установленному сигналу, разом кинулись вперёд, «на ура!» и ударили на республиканцев с фронта и правого фланга. Не видя впотьмах местности ни под ногами, ни пред собой, они прямо с яростью стремились на одну цель, которая обозначалась для них вспышками неприятельских выстрелов. Встречая республиканские войска, расположенные по косогору, наши бросались на них в штыки и свергали их с кручи: в жару боя многие и сами, срываясь с утёсов, стремглав летели в пропасть. Узкая дорога между подошвами круч и берегом озера была усеяна истерзанными обезображенными трупами русских и французов, которые часто лежали рядом или один на другом, вцепившись друг в друга. Немногим удалось спастись, хватаясь за камни или деревья. Французы живо были выбиты из своей неприступной позиции. Их опрокинули и гнали до Нетсталя, отсюда до Нефельса, потом до Молиса, где, наконец, прекратилось преследование. Багратион сдержал своё слово: Суворов действительно ночевал в Гларисе, занятом после шестнадцатичасового непрерывного боя, трофеями коего нам достались два неприятельских знамени, три пушки и до шестисот пленных.
В арьергарде, оставленном у Муттена, всё это время тоже дрались и оттеснили противника до самого Швица, заставив его потерять 3000 убитыми! И здесь точно так же бой доставил нам обременительные трофеи: пять пушек и 1200 пленных с одним генералом (Лакуром). Необременителен был только эполет самого Массены, из литого золота, сорванный с его плеча унтер-офицером Махотиным.
23 сентября арьергард наш присоединился, наконец, к главным силам, и таким образом у Глариса собралось всё, что оставалось ещё от армии Суворова. Но в каком ужасном положении были эти остатки — оборванные, босые, без артиллерии, без патрона в суме!.. И что было делать с людьми, изнурёнными беспримерным походом, постоянным голодом, ежедневным боем!.. Вьюки большею частью погибли: раненых не на чем было везти. А тут ещё лопнула и последняя надежда Суворова на соединение с Линкеном: оказалось, что австрийский генерал без всякой необходимости давно уже отступил совсем за горы, в Граубинден, и даже Ауфенберг покинул русские войска, уйдя 21 сентября, по следам Линкена, к Иланцу. В подобном положении нечего уж было думать о победах: впору было спасать только остатки армии и честь русского оружия.
Последовал вторичный военный совет. Путь долиной Линты, хотя и кратчайший для соединения с Корсаковым, нашли неудобным, потому что к этой же Линте должен был выйти Массена со всеми своими силами. Другой же путь на Иланц и Кур к Фельдкирху, хотя и кружной, был удобен в том отношении, что в Куре, занятом союзниками, войска могли запастись провиантом. Таково было мнение великого князя, и Суворов с ним согласился. Войскам предписано выступить из Глариса в ту же ночь и следовать к Эльму. Авангард поручен Милорадовичу, арьергард — Багратиону. Но до чего уменьшилась численная сила войск, можно было судить по отряду того же Багратиона, который состоял без всякой перемены из тех самых частей, что и при вступлении в Швейцарию: тогда в нём было 3000 человек, теперь же едва и до 1800 добиралось!.. Но войска за двое суток стоянки у Глариса, которая сама по себе была отвратительна, всё- таки хоть обогрелись у костров, заштопали заплаты, зачинили кое-как обувь себе и офицерам. Нетрудно вообразить, каково было у них состояние последней, если даже генералы ходили в ботфортах без подошв и передов, заменяя те и другие полами, обрезанными у своих же сюртуков.
Задолго ещё до утра на 24 сентября армия Суворова тихо снялась с позиции перед Гларисом. Узнав об этом уже на рассвете, неприятель поспешил отрезать ей путь, но был отброшен штыками, и потому именно штыками, что нам больше нечем было драться. Стойкость и мужественное сопротивление арьергарда, который дрался на каждом шагу, поминутно кидаясь врукопашную и переходя в наступление, сделали то, что главные силы и остаток вьюков благополучно миновали теснину и, пройдя более 20 вёрст, спокойно достигли Эльма.
Голодные люди арьергарда братски делились между собой ничтожными крохами хлеба, который находили в ранцах убитых французов.
Черепов, посланный с поручением к Багратиону, исполнив, что было приказано, шагом возвращался по полю сражения и проезжал случайно мимо трёх каких-то спешенных казаков, которые намеревались делиться булкой, только что добытой из французского ранца. Черепов был голоден и не без алчности выражения в глазах кинул взгляд на вкусную булку.
— Ваше скародие! — скороговоркой крикнул ему бойкий казачок из этой группы, — чай, покушать желаете?.. Не угодно ли?
И он протянул к нему булку.
— Да вы сами голодны, братцы! — колеблясь, отказался было Черепов.
— Ничего, ваше скародие, мы ещё раздобудемся, здесь в алиргарде этого добра — благодаря Господу — есть пока!
Взяв булку, Черепов захватил из кармана горсть червонцев и подал их своему нежданному благодетелю.
— Извините, ваше скародие, этого нам не надоть!.. Мы не для того! — смущённо заговорили казаки. — А вот ежели б милость ваша… кабы нам патрончиков… коли есть у вас, то пожалуйте — мы бы сейчас этто охоту на булки устроили.
В кобурах у Черепова было несколько запасных патронов, и он с удовольствием поделился ими с казаками.
— Как же это вы будете охотиться? — спросил он, убирая за обе щеки кусок французского хлеба.
— А вот сейчас. Только винтовочки набьём, сейчас и готово! — отвечал бойкий казачок, посылая заряд в дуло. — Которого примерно? — спросил он у товарищей, мотнув головой на цепь неприятельских стрелков, наступавших впереди, шагах в полутораста.
— Офицера не бей! У офицера ничего нет, — посоветовал смышлёный товарищ. — А вот, вишь, там, в энтой кучке унтер ихний идёт — его и вали: у унтера, надо быть, есть наверно!.. Пожалуй, и сырку, а то и ветчинки раздобудемся.
Казак прилёг, положил дуло на камень, прицелился, и в тот же миг намеченный капрал завертелся на месте и упал ничком на землю.
— Готово! — воскликнул радостно ловкий стрелок. — Теперь только, чур, ребята, сторожи: как на уру на них побегим, так чтоб другие его не подобрали! Ну, а теперича следующий!
И он опять стал заряжать винтовку.
Черепов дал шпоры и поспешил отъехать от продолжения этой охоты, обвинять за которую голодных, ожесточённых людей он в душе не чувствовал возможности.
На пути своего следования ему попалось ещё несколько подобных же кучек солдат, которые усердно шарили в ранцах убитых французов, тут же делясь найденным хлебом, и даже добродушно приносили начальникам часть своей добычи.
Однако и в Эльме не нашли себе русские войска желаемого отдыха: всю ночь оставались они под ружьём, наготове к бою, в расстоянии ружейного выстрела от противника и при этой холодной, ненастной темноте нигде не могли добыть дров, чтобы развести костры; а снег так и валил большими хлопьями… Этот
