Остаток дня он употребил на обдумывание этого объяснения, которое надо было устроить как можно ловчее, дабы выйти из него полным джентльменом, сохранив к женщине свои настоящие отношения.
На другой день он нарочно постарался не видеться с Машей и приехал к ней уже поздно вечером, приняв на себя крайне встревоженный, угрюмый и озабоченный вид.
– Что с тобою нынче? – спросила удивленная девушка, когда на ее приветствие он только крепко-крепко пожал ей руку и, не сказав ни слова, как усталый, опустился в кресло.
– Послушай, Мери, – вперил он в нее долгий, испытующий взгляд.
Девушка чутко вытянула шею.
– Ты всегда была откровенна со мною – стало быть, будешь и сегодня… Скажи мне, ты хочешь быть моей женою?
– Ты это знаешь, – ответила Маша, недоумевая, какой смысл и значение имеет предложенный им вопрос, соединенный с таким экстраординарным вступлением.
– Нет, ты отвечай мне положительно!.. Я этого требую.
– Быть твоей женой… – проговорила девушка в каком-то мечтательно-светлом раздумье… – Да! Я была бы тогда счастливейшей женщиной, – подтвердила она с восторгом, на мгновение сверкнувшим в ее глазах.
– А разве теперь ты несчастна? – неожиданно, нахмурясь, огорошил Шадурский.
Такой внезапный вопрос несколько смутил ее. «Как? Неужели я несчастлива?» – внутренно спросила она самое себя. И эта мысль отозвалась в ней каким-то нехорошим укором.
– Нет, нет!.. Счастлива, совсем счастлива! – воскликнула она в ответ и ему и самой себе в одно и то же время, влюбленно бросаясь ему на шею, словно бы хотела этим движением затушить сделанный внутренно самой себе упрек.
– Так что ж?.. – ласково взял он ее за руки, стараясь говорить и глядеть задушевнее. – Послушай… Бога ради, будь же ты откровенней! Скажи, чего ты более хочешь: выйти за меня замуж или любить меня?
– Но… послушай…
– Одно из двух! – настойчиво перебил Шадурский. – Да или нет?
Краска гордости выступила на лице девушки.
– Я не понимаю, что ты говоришь, – произнесла она твердым голосом, – ведь вот теперь я не жена твоя… а кажется… умела любить.
– И любишь?
– Да, люблю! – честно и открыто вскинула она на него свои взоры.
– Ты хорошая девушка, – грустно вздохнул Шадурский, наклоняя к себе ее голову. – Ну, а вот скажи-ка мне, любила ль бы ты меня и впредь, если б… вышли такие обстоятельства, если б я должен был отложить нашу свадьбу на неопределенный срок… на очень долгий срок, а может быть… и совсем не жениться на тебе. Тогда как?
– Все-таки любила б, – отвечала Маша вполне просто и с ясным сознанием, что иначе и быть не может.
– И для тебя не было бы оскорбительно имя моей любовницы, имя содержанки? – настойчиво допытывал князь, продолжая ее гладить по голове и играть мягкими кудрями.
Маше вспомнилось вчерашнее уличное столкновение. Она подумала с минуту об этом вопросе и еще ближе, еще нежнее прижалась к Шадурскому.
– Я знаю и люблю только тебя одного, а до других – какое нам дело! – с увлечением проговорила она.
– И ты думаешь, что когда-нибудь не станешь каяться?
– Ах, какой ты странный сегодня! – удивлялась Маша, пожав плечами. – Да в чем же мне каяться?.. Любила – ну, и довольно с меня!.. Ведь мы же счастливы… Не разлюби только… да нет! ты не такой, ты не разлюбишь!
И она покрывала его поцелуями, с наслаждением любуясь правильными чертами этого красивого лица.
Шадурский успокоился внутренно: тревоживший его вопрос был порешен благополучно. Теперь уже он принял на себя вид негодующий и огорченный, с которым объявил Маше, что свадьба их действительно должна быть отложена на неопределенный срок – до смерти отца, потому что тот и слышать не хочет об этой женитьбе, грозясь лишить его наследства в будущем, поддержки в настоящем и намерен, в случае надобности, просить высшую власть о формальном запрещении вступать ему в брак, несмотря на все усиленные просьбы и мольбы, которыми он, князь Владимир, целые сутки будто бы осаждал своих батюшку с матушкой. Одним словом, рассказанная им история, со многими частными подробностями, была сплетена очень ловко и изобличала в нем большие авторские и актерские способности.
Маша верила и слушала его совершенно спокойно.
Проводив его от себя, уже поздно вечером, девушка долго еще ходила взад и вперед по комнате. По сосредоточенному и мрачному выражению лица ее можно было предположить, что в этой голове бродят далеко не веселые думы, которые только теперь наедине одолели ею всецело. Главным укором вставал перед нею образ двух колтовских стариков, забытых, покинутых ею, но… чем дальше длилась разлука, тем невозможнее казалась мысль о свидании. Это часто случается с нами. Если мы чувствуем себя перед кем- либо виноватыми и, вместо того, чтобы сразу, скорее покончить дело, медлим личным свиданием, личным объяснением, то чем более будет проходить время, тем тяжелее начнет представляться минута этого свидания, которую мы, наконец, внутренно перед самими собой начинаем отдалять под всевозможными предлогами. Это, конечно, малодушие, но, к сожалению, оно свойственно чуть ли не большей половине рода человеческого.
Маша долго раздумывала о предстоящем ей положении – официальной любовницы князя Шадурского.
