на дорогу – там лавочка была – купишь себе булочку да и кормишься день, а ино и два… А то вот тоже травкой питался…
– Какой травкой?
– А кисленькой… Травка такая есть… щевелек прозывается – ею и питался… Ну, а там ягодка поспевать стала – так ино вот ягодки али бо листиков там разных пощиплешь – ну, и ешь себе…
Мужичонко на минуту приостановился и о чем-то грустно раздумался.
– А потом в здоровье чуточку поправился, – продолжал он, – вышел из кустов, только в силу еще не взошел – работать не мог и места не сыскал себе – по той причине и милостыньку стал просить.
– И долго в кустах ты прожил?
– Да за полтора месяца прожил-таки – не оченно долго!
– И ты не врешь?
Мужичонко остался очень удивлен этим последним вопросом. Действительно, он рассказывал все это столь простодушно и с такою детски-наивной откровенностью, что трудно было тут подметить неискренность и ложь.
– Пошто врать! – заговорил он на вопрос следователя. – Я должон со всем усердием открываться; как это было, так и рассказываю… Уж соблаговолите, ваше благородие, отправить меня на родину! – прибавил он после некоторого размышления. – Надоскучило мне тутотко без глаз-то мотаться… Дома отец, али бо мир хоть и всыплют сотню-другую, а все же оно легче, потому – дома; значит, в своей стороне. А чужая сторона, какая она? – без ветру сушит, без зимы знобит. Уж это самое последнее дело.
И мужичонку уводят в другую комнату – записывать его показание, а на место его появляются две новые личности.
– А!.. Божии страннички, мирские ходебщики! добро пожаловать! – приветствовал вошедших следователь.
Те по поклону.
Один из них – ражий, рыжебородый, длинноволосый и сопящий мужичина в послушническом подряснике, с черным стальным обручем вместо пояса. Другой – нечто ползущее, маленькое, низенькое, горбатенькое и на вид очень несчастненькое и смиренное. Вползло оно вместе с ражим своим сотоварищем и забилось в угол, как еж, откуда подозрительно поводило своими глазками, словно таракан усиками.
Читатель, конечно, узнал уже обоих.
– Кто таков? – обратился следователь с обычным форменным вопросом к Фомушке-блаженному.
– Кто? я-то?
– Да ты-то!
– Сам по себе! – отрывисто прошамкал блаженный, с нахальством глядя своими быстрыми плутовскими глазами прямо в глаза следователю.
– Вижу, что сам по себе; да каков ты человек-то есть?
– Божий.
– Все мы божьи; а ты мне объявись, кто ты-то собственно?
– Я-то?
– Да, ты-то!
– Я – птица.
– Гм… вот оно что!.. Какая же птица?
– Немалая!..
– Однако, какая же?
– Да высокого-таки полета…
– А какого бы, желательно знать?
– А по крайности будет – соколиного…
– Ого, как важно!.. Ну, так вот, ваша милость, желательно бы знать чин, имя и фамилию.
– Чью фамилию, мою?
– Ну, разумеется!
– У меня фамилия важная…
– Тем-то вот оно и интереснее.
– Да антерес – не антерес, а только важная. При всех посторонних не объявлюсь, а на секрете – пожалуй, уж так и есть, уважу!
– Ну, это положим, вздор вы изволите говорить. А вы, мой милый, без штук: фамилия!
– Сказано раз, что важная… А впрочем – ну их! пущай все знают! – тотчас же раздумал блаженный.
– Вот эдак-то лучше!.. Ну, так какая же?
– Князь Волконский! – дерзко и громко брякнул Фомушка и с самодовольством окинул всю комнату, как бы желая поглядеть, какой это эффект произвело на присутствующих.
