– Илья Борисович! – В дверном проеме возникла испуганная физиономия буфетчика. – Вас там зовут!
– Где там? – рявкнул Блюм и подмигнул подполковнику.
– Да над нами вертак кружит, летчик садиться собрался. А куда садиться, если площадка занята?! Поднимитесь на мостик, капитан хочет посоветоваться с вами.
– Вертак?! – Блюм хлопнул себя ладонью по лбу. – Ах да! Мы ведь прилетели сюда не на той машине. Я обещал этим людям взять их с собой! – Он посмотрел на подполковника. – Ну как, будем отсылать их назад?
Вертолет завис над кормовой палубой.
Губошлепы требовали немедленно посадить машину на палубу и наконец избавить их от вибрации, холода и нервотрепки. Молодые люди словно не понимали, что, как только машина снизится до уровня снастей, она тут же заденет винтом мачту или надстройку – и все они покойники.
Посадка отменялась. Топлива оставалось только до берега. Но губошлепы вопили, как недорезанные поросята. Да и телохранители были не прочь завалиться спать в теплой каюте. На палубу ледокола сбросили записку, в которой губошлепы умоляли Илью Борисовича взять их с собой…
Блюм стоял на палубе, свистел и весело размахивал руками, словно гонял голубей. Дверь вертолета открылась, и оттуда вывалилась лестница. Ее конец не доставал до крыши надстройки всего каких-то трех- пяти метров. Спуститься ниже вертолетчики побаивались.
– Надеюсь, мы договорились, – начал вполголоса Борис Алексеевич, – и вы, Илья Борисович, не станете делать глупостей? Знаете, лучше не надо! Можете все испортить!
– Зря вы меня обижаете! – всплеснул руками Блюм. – Вот я знаю вас всего ничего, а вы для меня стали как родной сын! – проворковал он, глядя на подполковника блестящими спелыми маслинами.
Илья Борисович бегал и взмахами рук приглашал пассажиров вертолета на палубу. На лестнице появились молодые люди. Вцепившись в металлические ступени, они орали от ужаса. Тот, кто спускался первым, страшно трусил, а тот, кто был над ним, бил его подошвой ботинка по макушке…
Ледокол болтало. Ветер раскачивал лестницу. Попасть точно на крышу рулевой рубки было совсем нелегко.
Лестница раскачивалась, как трапеция под куполом цирка. Молодой человек закрыл глаза и разжал руки. Его вялое тело просвистело в сантиметрах от борта ледокола и плюхнулось в воду. Все бросились к борту в надежде увидеть барахтающегося человека, но тот так и не вынырнул на поверхность.
Второй губошлеп не стал испытывать судьбу. Намертво цепляясь в перекладины лестницы, он стал карабкаться назад: вертолет, взявший курс к берегу, набирал скорость. Летчики боялись не дотянуть до суши.
– Жаль паренька! – воскликнул Блюм и взял стоящего у борта Бориса Алексеевича под локоть. – Выходит, не судьба ему плыть с нами! Но вернемся к нашим баранам! Значит, вы не верите в Новый порядок, то есть в абсолютную свободу?..
Люди постепенно освоились на пепелищах; почти каждый запасся едой и кое-какими вещами в дорогу. Ими командовал Богданов. Даже пятнистые сразу же почувствовали в нем лидера. Те, кому из них дорога на Материк была заказана, потихоньку исчезли с Объекта. Встреча с законом не входила в их планы. Но среди охранников были и наемники, на которых не висело никакого криминала. Они, как и простые обыватели, были заинтересованы в том, чтобы побыстрее добраться до цивилизации.
Донской искал Веронику. Хотелось верить, что она не погибла в огне. Томилин был рядом с братом. Попадавшиеся им навстречу люди с интересом смотрели на них и даже спрашивали, кого они ищут.
– Вкатала себе пару кубов и отправилась в соседнюю галактику! – весело скалясь, сказал им один парень, повстречавшийся им у Жемчужины. – Зря, ребята, ищете! Сгорела Пантера! Как пить дать превратилась в головешку! А туда не ходите, там паленым мясом пахнет и живых никого уже нет…
Донской угрюмо смотрел на развалины Жемчужины, на огромный провал, из которого вырывалось пламя и валил едкий дым.
– Кажется, лаборатория Аптекаря горит! – сказал, усмехнувшись, Томилин. – Я после его укола месяц отходил. Блюм спас: я наплел ему, что нашел еще одно рудное тело…
По улице Буферной зоны женщина вела за руку мужчину. Мужчина озирался по сторонам, смешно поворачиваясь всем корпусом, и шагал, неуверенно выбрасывая впереди себя длинные худые ноги. Попадавшиеся навстречу им люди сторонились и потом долго смотрели вслед. У женщины было болезненно серое лицо, она разговаривала сама с собой, иногда с вымученной улыбкой поглядывая на спутника.
Мужчине явно не хотелось идти дальше, но женщина тянула его за собой и говорила что-то ободряющее.
Наконец они вышли на площадь. И тут их увидели столпившиеся здесь люди. Увидели и замерли. Женщина растерянно смотрела на обывателей, а ее спутник ссутулился и спрятался ей за спину.
По-бабьи резкий крик всколыхнул толпу. Андрей Андреевич, одетый как полярник, в десяти шагах от себя увидел упыря! Того самого людоеда, который собирался перерезать ему глотку.
– Это он! Убийца! – пронзительно вопил Андрей Андреевич.
Немой стремительно пошел прочь. Он сделал свое дело: привел эту женщину к людям. Теперь он спешил к себе под землю.
Андрей Андреевич с вытаращенными глазами метался по площади. Хватая людей за грудки, он молил их догнать циклопа и разорвать его на части. Да-да, непременно разорвать на части, пока он… не разорвал их всех! Андрея Андреевича убеждали, что Немой больше не опасен…
По-детски доверчиво улыбаясь, Вероника робко шла вперед. Погорельцы расступались перед ней. Неподалеку стоял студент Глеб Донской и удивленно смотрел на нее.
Вероника не знала, что ей сейчас надо говорить. У нее было лишь одно желание, чтобы Донской взял ее с собой.
– Я больше не раковина, – начала она, остановившись в шаге от Глеба, держась пальцами за виски. – Отец достал меня со дна моря и… Возьмите меня с собой! – Вероника с мольбой посмотрела на Глеба. – Я могу опять стать раковиной, только потом не забудьте меня достать…
Глеб смотрел в лицо Вероники. Взгляд ее рассеянно скользил, словно искал что-то, и вдруг устремлялся в небо. Тогда в ее глазах отражалось бледно-голубое небо… Тот последний укол превратил ее в маленькую девочку.
Донской схватил Веронику за плечи и, прижав к себе, зажмурился. Томилин положил свою тяжелую ладонь на вздрагивающее плечо брата.
Бармин и Эдик семенили по пустырю Промзоны, сгибаясь под тяжестью поклажи. Оба были навьючены мешками с консервными банками, как мулы. Артист радовался богатой добыче, лишь иногда позволяя себе поворчать.
– Хорошо хоть под землю лезть не придется! – воскликнул Артист. – А помнишь, как нас тут Немой сцапал?
– Да, он хотел тебе причинное место отстегнуть! И верно, зачем оно тебе?! – усмехнулся Бармин.
– А тебе, беззубый, он ногу чуть не отстрелил! – огрызнулся Эдик. – И правильно бы сделал. Я иногда так тебя ненавижу, так ненавижу! Вот честно, заехал бы тебе в морду, да воспитание не позволяет! Слишком я человечный!
– Успокойся, чревовещатель. Побереги силы. Нам еще знаешь сколько топать?!
– Да уж получше тебя знаю! Сказал бы спасибо, что беру тебя на постой. Делюсь душевным теплом! Экая ты все же скотина! Заставлял меня по норам ползать! Артиста в трубу загнал, как крысу!
– Да заткнись ты, артист погорелого театра. Лучше туда посмотри! – Бармин указал Эдику на дощатый домик, скрывавший спуск под землю.
– О, собачка! Милый Борман! – возопил Эдик, осклабившись. – Ты, конечно, думал, что она бросила меня? Нет, беззубый, таких, как я, не бросают! Смотри, водила, собака пришла к своему хозяину. И знаешь почему? Она боится оставлять меня в твоем обществе… Песик, родной, я здесь! – закричал он, сбрасывая с плеч мешок с консервами. – Я тебя прощаю, можешь вернуться! Я все забыл. Скорей ко мне!
Артист присел, ожидая, что собака сейчас же кинется к нему. Но пес не сдвинулся с места. Он сидел у входа в сарай и смотрел мимо.
