даже некоторые товарищи шутя заметили, что сегодня наш капитан как будто сам не свой, — то рассеянный какой-то, то озабоченный и нервный, — уж не влюблен ли часом? Но Атурин безразлично пропускал мимо ушей все эти дружеские шутки, — не до них ему было. За несколько минут до пяти часов он живо вскочил в седло, влепил жеребчику для бодрости здоровую нагайку и стрелой помчался по направлению к госпиталю.
Все свободные от дела сестры и сама начальница встретили его очень радушно, за своим вечерним чаем, видимо были рады ему, и он с первой же минуты очутился в положении их общего гостя. С одной стороны, это ему очень улыбалось, в виду будущих своих посещений, с другой — было немножко досадно, потому что он вовсе не рассчитывал быть гостем всех, а ехал лишь для одной Тамары; но раз, что так уже вышло, ничего не поделаешь. Тамара была тут же вместе со всеми, и все с тою же приветливой улыбкой, с тем же «хорошим» выражением в глазах, видимо довольная в душе его посещением. Но увы! — остаться с нею наедине хоть на минутку и высказать по душе все, что хотелось, так и не удалось сегодня Атурину. Из всех его мечтаний, планов и предположений так-таки ровно ничего и не вышло — на этот раз, по крайней мере. Может быть, удастся в следующий?..
Но и на следующий раз вышло не лучше. Хоть и выдалась такая счастливая, казалось бы минутка, что они случайно остались вдвоем, но… на «турку» идти, действительно, было ему много проще, чем тут начать желанный разговор с этою видимо симпатизирующеи ему девушкой. — «Просто ни на что не похоже!» досадливо упрекал он потом сам себя. «Ну, что тут такого особенного, казалось бы?! Сказал бы на «да» или «нет», и конец. А между тем, язык, что называется, прильп к гортани… Дурак дураком стоишь и только!»
Так это дело у него и затянулось «втемную», на неопределенное время. — «Не выгорело сразу, теперь и жди у моря погоды». — Раза два в неделю он уже непременно посещал госпиталь, но всегда на положении общего гостя. Иногда, бывало, хоть на несколько минут мимоездом завернет к сестрам, по пути в Сан-Стефано, или обратно; порою привезет им оттуда каких-нибудь гостинцев, греческих сластей, египетских бананов, яффских апельсинов; иногда возьмется для той или другой сестры исполнить в городке какое-нибудь маленькое поручение, и в результате всего этого было одно, весьма выгодное для него, обстоятельство, — это то, что с ним окончательно освоились, привыкли к нему, считая как бы за «своего», и если, бывало, он почему-либо дней пять подряд не показывается, сама начальница замечала иногда за вечерним чаем: «А что ж это наш Владимир Васильевич запропал куда-то?.. Уж здоров ли?.. Точно бы и скучно без него как-то.»
Но как-никак, а удобной минуты для разговора с Тамарой наедине решительно не представлялось Атурину. Приедет он, бывало, — и общей беседе нет конца. Подсядут к сестрам за чаем медики, чиновники госпитальные, санитарный капитан, офицеры из числа выздоравливающих, — и разговор невольно, как-то сам собою переходит на далекую родину, по которой почти каждый, особенно после мира, начинал уже в душе испытывать некоторую тоску: домой тянуло. Газеты получались теперь скоро, особенно одесские, а перотские французские липки, своим чередом, каждое утро доставляли в Сан-Стефано самые свежие новости, — и все, как один человек, жадно накидывались на вести из России; всех живейшим образом интересовало, что там делается, как живется, тем более, что, судя по всем этим вестям, на родине, кажись, что-то не ладно, происходит что-то странное… С недоумением узнали все, что еще в январе стреляла в генерала Трепова какая-то Вера Засулич, девица; но как, за что, почему, — неизвестно… Узнали, что и в Одессе было какое-то вооруженное сопротивление чинам полиции и солдатам, со стрельбою по ним, при обыске квартиры некоего Ковальского, захваченного с тремя мужчинами и четырьмя женщинами, служащими в магазине «Общества потребителей», что в Ростове-на-Дону совершено политическое убийство какого-то рабочего Никонова, за донос, а в начале апреля прочли, не веря собственным глазам, что Вера Засулич, при полной наличности преступления, торжественно оправдана судом присяжных и что приговору этому рукоплескали в зале суда первые сановники государства, газеты же радостно восклицали, что теперь все пойдет легко и прекрасно, ибо дело Засулич не может пройти и не пройдет бесследно… Все это здесь, в Сан-Стефано, после блистательно оконченной войны, казалось странно, дико, непонятно; все это смущало и повергало в тревожное недоумение, — из-за чего там это делается? Верить не хотелось известиям…
XXV. ПАСХАЛЬНАЯ НОЧЬ В САН-СТЕФАНО
Пасха в 1878 году пришлась на 16 апреля. К нашим войскам, еще за несколько дней до Светлого воскресенья, особый пароход привез из Одессы массу куличей, пасок, красных яиц, окороков и прочего, чтобы солдаты могли разговеться и на чужбине так же, как у себя на родине.
В пасхальную ночь Сан-Стефано было переполнено народом, нарочно пришедшим из окрестных деревень, причисленных к местному приходу, и даже из Константинополя. Сюда же, в ожидании заутрени, собралась масса русского офицерства, верхами и в экипажах. Все дома в городке были иллюминированы свечами, цветными фонарями, шкаликами и убраны над входами и по стенам гирляндами лавров и мирт. Суда, стоявшие на рейде, тоже подняли на снасти гирлянды цветных фонариков и пестрых флагов, а русские военные пароходы все время жгли ослепительно блестящие фальшфайеры; поэтому вид на море, при чудном лунном освещении, был необыкновенно эффектен.
Ночь была совершенно ясна, тепла и столь тиха, что свечи не гасли на воздухе и горели ровным пламенем.
Минут за пять до полуночи великий князь пешком пришел в сан-стефанскую греческую церковь, и ровно в полночь из дверей-ее двинулся крестный ход, с великокняжеским стягом, обошедший вокруг храма. Вся площадь, ближайшие улицы и морской берег были усеяны мигающими звездочками разом зажегшихся свечек. Толпы молящихся солдат и народа густо наполняли всю местность, прилегающую к церкви. Заутреню совершало русское и греческое духовенство; на обоих клиросах пели два хора: один из русских любителей, другой — из походных певчих придворной капеллы. На внутренней церковной галерее стояли сестры милосердия и русские военные дамы, недавно приехавшие к мужьям из России. Весь храм, залитый светом, был переполнен офицерами в парадной походной форме, и так как своды его были низковаты, а размеры далеко не просторны, то от множества народу и свечей в нем стояла жара и духота ужасная. Атурин, поместившийся у стены, в заднем конце внутренней галереи, недалеко от выходных дверей, заметил вдруг, незадолго до конца заутрени, что, пробираясь по галерее между дамами и генералами к выходу, сестра Степанида ведет под руку бледную, ослабевшую Тамару. Он бросился к ним навстречу узнать, что та кое и не надо ли в чем помочь ей?
— Ах, пожалуйста! — озабоченно отозвалась ему Степанида.
— Дурно ей стало от духоты этой. Помогите вывести на воздух, — тут не продерешься.
Атурин принял их под свое покровительство и кое-как успел провести через сплошную толпу на паперть. Здесь, усадив Тамару на каменные ступени церковного помоста, он бросился в ближайший дом за водою. Вольный воздух и несколько глотков прохладной воды освежили девушку и помогли ей собраться с силами; она жаловалась только, что в виски стучит ей.
— Не хотите ли пройтись немного? — предложил ей Атурин.
— Здесь все-таки толпа и теснота — на просторе это пройдет сейчас же.
— И в самом деле, прошлись бы немного, Тамарушка, лучше будет — посоветовала Степанида. — Владимир Васильевич проводил бы вас, а я пока здесь побуду… Ступайте-ка, право!
Атурин подал ей руку, и они пошли, пробираясь сквозь толпу солдат и греков, к морскому берегу.
Здесь было уже просторно. Пройдя несколько шагов к более открытому месту набережной, Тамара остановилась в невольном восхищении пред открывшеюся ей картиной. Чистое, прозрачное небо и глубоко тихое море были залиты светом полной, по-южному яркой луны, отражение которой дробилось в освещенных полосах водных пространств рябью золотистых блесток и трепетно блещущим столбом от края до края прорезывало часть моря. Казалось, будто это небо и море, пропитанные фосфорическим светом, гармонично слились в одно целое и дышат одним таинственно торжественным дыханием чудной, обаятельной ночи.
В отдалении, темные силуэты русских судов сияли по бортам целыми рядами голубых бенгальских огней. Все окна высоких каменных домов на набережной тоже залиты были изнутри ярким светом, а
