это реальные деньги, которые они заслужили. Самим фактом своего существования, так сказать. Так что вам придётся пересматривать свои позиции в этих местах.
Люди часто забывают, что деньгами для большинства является пачка кредитных билетов или горсть монет, а не сложные соглашения, согласно которым кто-то посторонний перекладывает свои собственные деньги из одного кармана в другой. Поэтому когда я прилечу к Николаю Трофимовичу и положу перед ним перетянутую резинкой пачку купюр, то это будут деньги, а стопка канцелярской бумаги с печатями, на которой обозначена в десять раз большая сумма, деньгами для него явно являться не будет. Кроме того, посчитаем: какие это деньги?
Из ста тысяч долларов двадцать пять вернутся обратно в «Союз Земли» – как «стоимость обслуживания проекта», минимум столько же уйдёт на оплату консультантов, которыми по традиции наймут своих приятелей в Великобритании и США, заплатив им побольше. Остаётся полтинник. Не такие плохие деньги на первый взгляд. Но из него надо вычесть около тридцати тысяч на транспортные расходы – нанять вертолёт, слетать туда три раза в обе стороны, – а снаряжение для базы опять же будет заказываться по условиям гранта, то есть если деньги дают американцы или англичане, то всё, включая доски и гвозди, должно быть куплено в этих странах и доставлено оттуда на Воронью реку. Да уж, хорошо, если этих денег на пару палаток хватит.
– Угу, – с сожалением кивнул я. Совсем забыл, что с общественными организациями халявы не получается. А неискушённый человек мог подумать, что на эти деньги можно и впрямь сделать что-то полезное. – Это всё? Тогда пошёл вон.
Лена кивнула.
– Господи, откуда берутся такие, – вздохнула она после его ухода.
– Да в общем-то откуда и все мы, – я выплеснул чай в раковину и налил новый, будто тот, прежний, сохранял после Зиновия какой-то другой вкус. – Обычный был мальчик. Кошек любил, собак. Природу. Идеалист, хотел мир переделать. Пришёл в «Союз Земли». Там ему сказали: «переделать его можно только так». Он поверил. Вот и переделывает.
– То есть, думаешь, всё это искренне?
– Конечно, – я откусил полконфеты. – Искренность же она – что такое? Вера в собственную пропаганду. Nothing more…
Капитан Свиридов. Ножи и ламуты
Чтобы окончательно исчезло неприятнейшее послевкусие от общения с недавним «благодетелем человечества», я решил пообщаться с капитаном Свиридовым. Потому как какой-то каменной незыблемостью веяло от этого представителя нашего правопорядка.
Хихичан, даром что райцентр, – посёлок крохотный, состоящий из пяти улиц, три из которых идут с севера на юг, а две – с запада на восток. Центр, с неизменным вождём мирового пролетариата, изваянным в гипсе, застроен двухэтажными дальстроевскими бараками, среди которых стоит котельная, по более широкой окружности расположены полтора десятка хрущёвок, а внешнее кольцо замыкается гаражами и частным сектором. И именно из одного такого гаража до меня донёсся знакомый хриплый баритон.
Капитан Свиридов, естественно, ругался.
Впрочем, ругался он практически всё время, сопровождая руганью даже вполне нормальное человеческое общение. Как говорится, «в армии матом не ругаются, в армии матом разговаривают». К милиции эта фраза, на мой взгляд, относится ещё больше. Но на этот раз Свиридов ругался всерьёз.
Я заглянул в сумрачную, пахнущую соляркой, сыростью и ржавым железом бетонную коробку.
Капитан Свиридов стоял возле огромного, в половину человеческого роста, точильного круга. Тут же, рядом, торчали две тщедушные фигурки очередных злоумышленников, судя по их монголоидным скуластым лицам – поселковых ламутов.
Соотнеся ламутов, точильный круг, гараж и свиридовскую ярость, я рискнул задать вопрос:
– И чего они тут напортачили?
– Напортачили? – Свиридов повернулся ко мне. От ярости щетина на его физиономии встала дыбом, лицо приобрело цвет непрожаренного бифштекса, глаза округлились. Он не орал, а уже хрипел, изрыгая в адрес народных умельцев всё новые и новые немыслимые проклятья, тыча при этом пальцем в разложенные на верстаке предметы.
Я подошёл к столу и взял один из них.
Это был здоровенный нож, более похожий на гибрид сувенирного кинжала со средневековым фальшионом, – обоюдоострый, изогнутый и весь испещрённый странными бороздами, в которых можно было в первую очередь усмотреть деятельность резца бормашины и только во вторую – фигуры рыб, оленей, лосей и медведей. Медведи изобразителю удались хуже всего.
Рядом лежали ножны – две доски, связанные между собой сыромятными кожаными ремнями. Между досок зияла промежность, в которую, по мысли создателей, и должно было вставляться это чудо.
– Это что за предметы народного творчества? – ухмыльнулся я.
– Народного! Вот именно – творчества! – Свиридов наконец обрёл дар речи и обратил его весь на меня.
– Представляешь, Андрюха, они вчера с этим народным творчеством подкатили к рейсовому автобусу – с идеей продать его за полторы тыщи целковых! Не, я что, я не против личного обогащения. Я очень даже за… Но чтоб такое?
Полуметровый клинок сверкнул перед носами убогой парочки. Ламуты захныкали.
– Не, Андрюха, – продолжал бушевать Свиридов, – ты мог себе в страшном сне представить такое народное творчество? А?
И нож с грохотом плашмя опустился на стальное ограждение точильного круга, в результате чего клинок изогнулся под углом градусов эдак в восемьдесят.
– Во! – Свиридов с удовлетворением посмотрел на дело рук своих. – Так им хоть из-за угла резать можно. У Фомки Сундеева была берданка – из-за угла стрелять, а у вас ножик – из-за угла резать. Можете в одну команду объединиться. Тьфу, что-то вру я, – спохватился капитан. – Берданку я у Фомки отобрал для его же собственной безопасности. Так что довольствуйтесь одним ножиком…
– Ты им что, его отдать собираешься? – хмыкнул я. – Изготовление холодного оружия вроде как законом запрещено…
– Так то – оружия, – сплюнул Свиридов. – Где ты здесь оружие видишь? – Он помахал изогнутым клинком под носом теперь у меня. Я попятился.
– Оружие, – продолжал вещать вошедший в раж Свиридов, – это вот!
Я не понял, что произошло, но одновременно с его словами в толстую лиственничную колоду, стоявшую у задней стены гаража, впился и задрожал, как камертон под уверенной рукой настройщика, неизвестно откуда взявшийся нож.
– И вот!
На этот раз я успел увидеть, как что-то сверкнуло у Свиридова в руке, и тут же второй клинок затрепетал рядом с первым.
– Принеси, Андрюха, они сами по себе не кусаются.
С некоторым трудом я вытащил клинки, глубоко впившиеся в плотное сырое дерево.
– Вот они, – успокоившись, заворчал Свиридов, – настоящая зековская работа! У зека нормы времени не было, любимый ножик он мог годами доделывать. Не было у него потребности – на автобусную остановку идти и на дюжину водки менять. Нет, «на менять» у зека были ножики, но немного другие. А это – ножи «на смерть», сук резать, со своими драться, жизнь свою всеми путями оберегать. Вот этот, – Свиридов поднял двумя пальцами короткий клинок, увенчанный длинной рукоятью из наборного пластика – эбонита, с овальной стальной гайкой в навершии, – ещё сороковых годов, переходил из рук в руки. Делал его легендарный на Колыме мастер Хрипатый с прииска «Лунный». Глядите, идиоты: ничего лишнего, только клинок и ручка! Клинок почти трёхгранный, короткий, чтоб в рукав ложился, толстый – чтоб кинуть можно было без опасения. Баланс… – он сокрушённо махнул рукой. – Да вы и слова такого, небось, не знаете.
– А это, – он поднял второй – классическую «финку» с клинком-«щучкой» и широким долом посреди лезвия, – уже более новая работа, с Тальской зоны. Ну здесь уже мастер халтурил помаленьку. Эти пальцехваты на рукояти явно ни к чему, дань моде, носик спустил сильнее, чем требуется, на рукоять оргстекло пошло… Не, по-старому надо жить, по-старому… Но обрати внимание, Андрюха, – старый
