заснеженные холмы и головы ревущих лосей.
– Совсем как у нас, – растроганно говорит Николай.
– Да, очень похоже, – соглашаюсь я. – Это Аляска.
Теперь мне предстоит долго рассказывать об Аляске.
– Правда, что там все местные получают зарплату от правительства просто так? – в палатке появляется ещё один человек – низкорослый и тощий мужичок лет сорокапятидесяти с длинными, как у киношного индейца, волосами, широко расставленными на плоском лице раскосыми маленькими глазами, жиденькой бородкой и наполовину отсутствующим ухом. Одет он в такой же выцветший энцефалитный костюм и болотные сапоги-ботфорты, которым не меньше пяти лет. Фёдор Кобелев, зять Дьячкова.
Я пытаюсь объяснить ему смысл компенсации, выплачиваемой нефтяниками индейским племенам за добычу и транспортировку нефти по их территории. Фёдор слушает внимательно и в конце приходит к замечательному в своей простоте выводу:
– Во, им даже оленей пасти не надо!
Я деликатно замечаю, что американские аборигены в большинстве своём оленей и не пасли. Был, правда, поставлен эксперимент Шелдона Джексона, под влиянием, кстати, русского опыта, но он ничем не закончился. Но эксперимент доктора Джексона не интересует Фёдора, ему просто нравится, что не надо пасти оленей.
Кое-что про Фёдора я знаю. Он долго жил в ближайшем райцентре, Бубенино, работал, а точнее числился, при кочегарке. Не знаю, что побудило Светку Дьячкову, дочь Николая Трофимовича, остановить свой выбор на этом постоянно расхлябанном мужичке, вернее не знаю, но догадываюсь: не прерванная вовремя беременность, – но она вышла за него замуж, утащила от посёлка и собутыльников, и здесь он помогает пасти оленей. Как принято говорить в наших местах, «пошёл в стадо».
Но Фёдору не нравится в стаде, и он всей душой там, в подвале кочегарки, где есть брага, пиво и водка в дни зарплаты. Сбежит он, наверное, отсюда.
Мокеевна растапливает печку. Печка сделана из разрубленной поперёк бочки из-под горючего и вкопана в грунт так, чтобы земля являлась недостающим дном. В боку прорублено отверстие, дверца привешена на проволочках. Очень старательно, тщательно выполненное изделие, свидетельство аккуратной нищеты.
В алюминиевой кастрюле – варёное мясо. Едят практически только его, запивая чаем с огромным количеством сахара. На аккуратно сколоченный из фанерного сигаретного ящика стол выкладываются сделанные на соде лепёшки – по одной на человека. Понятно, муки здесь в обрез. Я снова спускаюсь к лодке. Достаю несколько банок сгущённого молока, банку джема, выгребаю из пластикового контейнера печенье. Сперва оставляю себе половину, потом насыпаю печенье обратно в контейнер, добавляю туда конфет и прямо так несу к палатке. Ерунда. Я свои три недели в тайге отработаю и на одном мясе, тем более что здесь его неограниченно. Вообще, когда встречаешься с кочующими по Чукотке аборигенами и видишь, как они живут, хочется отдать им всё, что имеешь.
Но сейчас я вынужден быть «хитрым белым торговцем».
Воланд в «Мастере и Маргарите» говорил, что людей испортил квартирный вопрос. Это не совсем так. Людей во все времена портил вопрос земельный. Вот и в новой России земельный вопрос – один из самых главных. Он присутствует везде, просто о нём не принято много говорить. Так, например, охотничьим компаниям, чьи интересы я сегодня представляю, совершенно не с руки содержать сотни тысяч квадратных километров территорий, выплачивая за это государству налоги. Гораздо проще поспособствовать тому, чтобы эти земли совершенно бесплатно арендовали местные аборигены вроде Николая. А потом уже с этими аборигенами заключать договоры. На гораздо более щадящих условиях.
Собственно говоря, в результате получается очень непривычная ситуация, когда относительно неплохо обеим договаривающимся сторонам. Охотничья компания получает возможность охотиться на территориях того или иного рода по лимитам на отстрел животных, выдаваемым этим аборигенам. Местный же житель получает возможность заработать кое-какие деньги и, что важнее всего, более или менее регулярную связь с внешним миром, поскольку раз шесть-семь в год к нему будет гарантированно прилетать вертолёт, а после отъезда охотников остаётся много весьма полезных для хозяйства вещей. Кроме того, это – доставка продуктов и прочих необходимых вещей. И уж новые печки я сюда завезу в первую очередь.
Большая шестиместная палатка пошита из парусины – когда-то оливковой, а сейчас выцветшей добела. Она натянута на бревенчатый сруб, отчего возле стенки можно стоять в полный рост, только чуть согнувшись. Это мне, а низкорослые ламуты стоят в рост свободно. Двускатная крыша сбита из тонких лиственничных жердей, приколоченных вплотную друг к другу. Из тех же жердей сбиты нары, на которых мы сидим. Такой жердняк называется здесь в обиходе «ламутскими досками».
В углу стоит потрёпанный жизнью СКС – такой же, как у меня. Ну может, чуть более потрёпанный. Ложе в районе цевья стянуто проволокой. Наверное, в хозяйстве нет эпоксидной смолы. Мушка «подставлена» деревяшкой – для удобства стрельбы навскидку. Почему-то так делают все аборигены – от эвенков до удэгейцев. Две иконы, очень старенькие. Ламуты православные, в отличие от чукчей. Поэтому у них часто встречаются не совсем обычные имена и, соответственно, отчества. Вот и здесь – Мокеевна.
Вообще с самоназванием у этого народца получилось забавно: сами себя они когда-то называли эвенами-орочонами, а ламутами прозвали их пришлые русские колонизаторы. Так продолжалось триста лет, и когда наконец советская власть в своей неизъяснимой милости вернула аборигенам их самоназвание, те упрямо продолжали сами себя звать ламутами…
На столе – три миски с варёным мясом, нож у каждого свой, ложки. Мясо отрезают маленькими кусочками, накалывают на кончик ножа и так едят. Что-то ещё лежит на столе… Что?
Самодельный хлеб. Его печёт или Мокеевна, или кто-то из женщин помоложе, – хлебная печка, сделанная из вкопанной в бревенчатый сруб бочки для бензина, стоит над рекой, на самом юру.
Солёный и высушенный до деревянного состояния хариус. Здесь верховья реки и рыбы совсем немного.
Стеклянная банка, наполовину наполненная сахаром.
И это – всё. Скудный стол обитателей чукотской лесотундры.
Я опасаюсь обещать много. Вообще-то тундрового человека очень легко зажечь любыми, иногда даже очень малореальными посулами. Но если хоть один процент из этих обещаний не оправдается, что, впрочем, случается сплошь и рядом, то тундровый человек из восторженного приятеля мгновенно обратится в замкнутого недоброжелателя. Мне же в лице Дьячкова нужен союзник. А союзники не обретаются кавалерийским наскоком – их завоёвывают долго и кропотливо.
Только вот при этом не стоит забывать, что при угрозе, реальной или воображаемой, своим землям, оленям или рыбным уловам сам Дьячков и его сыновья, да, наверное, и большая часть женщин рода без колебаний могут убить человека.
Снег на реке
Я подкладываю в костёр дрова. Застреленный бедолага – в полукилометре вверх по течению, на полпути между избушкой охотника Чохова и стойбищем Дьячкова. Ниже по реке стоит метеостанция «Куранай», там живут две семьи. Вроде бы живут. Нет у меня в этом такой уверенности. И ещё один охотник, Салькин, – в самых низовьях. А через семьдесят километров – посёлок Бычье Куйло.
Выпиваю последнюю кружку чая и лезу в спальный мешок.
Ночью по тенту палатки шуршит снежная крупа.
Просыпаюсь я уже в другом мире. Чёрная река течёт среди белых берегов. Снег перестал идти, но вода у берегов в местах, где нет течения, схвачена тонким ледком. Разжигаю костёр и кипячу воду в чайнике. Затем собираю вещи, несу перевёрнутую резиновую лодку к воде. Замёрзшая вода хрустит во впадинах её ребристого, как надувной матрас, днища. Всё, осень кончилась, начинается предзимье. Сталкиваю лодку, загружаю её на мелководье, сажусь на корму и, выгребая по чёрной воде, скольжу мимо белых берегов, погружённых в воду деревьев и длинных ветвей, обмёрзших самыми замысловатыми сосульками. Природа включила свой счётчик до полного замерзания реки. Как там говорил геноссе Иоханссон геноссе Нансену? «Вы должны поторопиться, если не хотите опоздать».
Охотник Чохов
Как ни странно, базу охотника Чохова напротив впадения Даранчана, в обиходе «Даранчан», я замечаю метров за триста, едва выплыв из-за поворота. Здоровенная хоромина, как водится для охотничьих
