Роза, улыбчивая невысокая женщина с очень добрым лицом, привстала из-за стойки.
– Очень приятно, Алекс. Я бывший доцент кафедры английского языка в университете имени Абая.
– Надеюсь, в отсутствие Майка мы сможем поболтать по-русски? – улыбнулся в ответ Зим. Но эту фразу он произнёс на английском языке.
– Погоди, Алекс, ты ещё наговоришься на своём грёбаном русском со всем Казахстаном, когда примешься за свою работу. А сейчас тебе надо поговорить со мной, потому что иначе ты ничего не поймёшь. – Майк затащил Алекса в свой кабинет – крохотный чулан два на три с половиной метра, где едва помещались стол с компьютером и два стула. – Два кофе, Роза!
– Стало быть, так. Конечно, существуют макроэкономические новости, вроде того нефтепровода, который Россия прокладывает в Китай. Мы освещаем их, но не очень вдумчиво – нашей американской аудитории они не интересны. Подробно и обязательно мы освещаем любые перемещения на американских военных базах в Кыргызстане и Узбекистане. Визиты высших офицеров, показательные и совместные учения – сам понимаешь. Все визиты значительных мировых политиков – они, к сожалению, не балуют этот регион своим присутствием. Здесь не юго-восточная Азия и даже не Латинская Америка. Ну и что нам остаётся – угадай?
– Как насчёт прав человека?
Майк поморщился.
– Это не тема. Точнее, не совсем тема. Я думаю, ты сам понимаешь, как тут обстоят дела с этими правами. И тем не менее мы молчим практически во всех случаях их нарушения. Здешние парни могут быть очень полезны Дяде Сэму в случае конфликта в Иране или наращивания мускулов в Ираке и Афганистане. Так что мы можем иногда позволить себе поплевать в их сторону, но не пописать. А теперь, – Майк откинулся в своём вращающемся кресле и полсекунды неподвижно глядел на Алекса, – я не такой плохой журналист. И я это тебе продемонстрирую. Прямо сейчас.
После полуминутной паузы он продолжил.
– За тобой есть какой-то хвост. Ты не обязан мне ничего объяснять, и вообще – дело твоего найма решено компанией и самим Тёрнером. Ты прошёл с ним три собеседования, в то время как я всего одно. Но учти: не вздумай, находясь на нашей службе, заниматься личными расследованиями и вендеттами. В конце концов, в твоей биографии должен быть повод для того, чтобы ты, закончив Московский Университет и имея неплохой послужной список, получил гражданство такой страны, о которой даже
– По-моему, Россия не воюет с Туамоту, – усмехнулся Зим, – если ты об этом… Нет, у меня нет ограничений на перемещение по глобусу.
– Тогда ответь мне на мой предыдущий вопрос: что мы в основном отслеживаем в этой грёбаной дыре?
– Всё, что касается исламского экстремизма, и любую херь, связанную с ним.
– В самую точку. Всякую херь, связанную с этими грёбаными парнями в чалмах. И твоё знание русского нам должно очень сильно помочь. Видишь ли, все здешние парни когда-то говорили по-русски, но никогда – по-английски. Так кофе будешь?
Формальности по аренде квартиры заняли у Зима не больше часа. Благодаря активной помощи Талгата и Розы ему удалось снять двухкомнатную хрущёвку в одном квартале с корпунктом и рядом с домом, где жили Эллисон и Аронсон. Несмотря на кажущуюся сонность столицы Казахстана, Эллисон, с его богатым опытом работы в горячих точках, настаивал на том, чтобы сотрудники его корпункта жили предельно компактно.
В квартире Зима мебели практически не было: широкая тахта, стол с двумя стульями, кухонный гарнитур, холодильник и телевизор.
«Как у зицпредседателя Фунта перед арестом с последующей конфискацией», – усмехнулся про себя Зим и принялся распаковывать рюкзаки. Прощупывая верхний клапан, он неожиданно наткнулся на круглый твёрдый предмет, как будто случайно завалившийся за подкладку. На секунду он замер, затем усмехнулся.
Это был ирландский оберег, который Тара незаметно положила в его вещи.
Полковник Шергин. Москва
Макс Спадолин сидел перед столом шефа с прозрачным файлом, содержащим заключение о смерти Владимира Гельмана. Он обратил внимание на то, что перед Стариком уже лежала объёмная папка- скоросшиватель – едва ли не на тысячу листов. Папка была раскрыта, и в ней лежал всего один листочек – абсолютно чистый, безо всяких пометок.
– Ваша докладная записка – хорошая работа, Максим, – похвалил сотрудника Марк Соломонович. – Я её несколько отредактировал и отправил наверх. Под своей подписью, естественно. Когда её оттуда спустят в завизированном виде, я покажу вам, что получилось. Особенно мне было интересно читать ваши умозаключения о роли Братьев в уйгурском сепаратизме. Конечно, гадание на кофейной гуще, но гадание остроумное, и, по сути, верное. Кстати, я это всё выкинул из окончательного варианта документа. Незачем в очередной раз доводить до сознания руководства, что оно не знает, чем занимаются его правая и левая руки одновременно. Итак, что вы накопали по случаям, аналогичным эпизоду с Гельманом в Алма-Ате?
– А ведь вы удивитесь, Марк Соломонович, – сказал Максим, доставая из папки несколько ксерокопий документов. Читая их, Шергин удивлённо поднял седые брови, отчего ещё больше стал похож на того, кем никогда в жизни не был – преуспевающего профессора из престижного столичного экономического вуза.
– Итак, очень похожий случай был зарегистрирован в Москве. Тремя неделями раньше алма-атинского. Он также связан с Центральной Азией, и человек, ставший очередной жертвой, – сотрудник рериховского центра. База китайского заповедника, где останавливалась группа Гельмана, также частично финансировалась на средства фонда рериховского наследия. Как говорит мой любимый поэт, «не страшно потерять уменье удивлять, страшнее потерять уменье удивляться». Но – удивили, ничего не скажешь. Вы, кстати, постарались уяснить для себя, что такое это рериховское движение?
– Ну, так… Поверхностно, посредством интернета. В общем, это какая-то недорелигия всеобщего благоденствия, вроде мунизма, только труба пониже и дым пожиже. Но, судя по всему, пользуется спросом, у неё много адептов, поддерживающих её материально. По крайней мере, в Сети она представлена очень многообразно. У этой недорелигии даже есть в собственности какая-то недвижимость, да и некоторые аспекты её деятельности вполне адекватно воспринимаются академической наукой.
– Будем надеяться, что нам и не придётся в это вникать, – хмыкнул Шергин. – Стало быть, один из сотрудников рериховского центра, профессор Александр Васильевич Никонов, шёл себе спокойно по подземному переходу от станции метро «Арбатская» в сторону Нового Арбата и вдруг взял да и помер. На месте причину смерти квалифицировали как острую сердечную недостаточность, но впоследствии, в отделении клиники, обнаружили следы удара острым предметом между основанием черепа и первым позвонком – атлантом. Реакция коллег (близких у профессора, почитай, и не было), как ни странно, сдержанная. Допрошенные все как один говорят о преследовании рериховцев со стороны «тёмных сил» и о том, что суд над ними свершится в ином измерении. Своеобразно, хотя и не ново. Демоны, ракшасы, тёмные сущности – словом, весь джентльменский набор эзотерической братии. Кстати, вы выяснили, был глубокоуважаемый Александр Васильевич Никонов настоящим профессором или каким-нибудь самозванцем?
– Ну… Серединка наполовинку, как это часто бывает у этой, как вы изволили выразиться, братии. Он на самом деле не доктор, а кандидат наук, доцент кафедры востоковедения Университета Дружбы народов. Но в какой-то сложной системе званий и титулов, принятой у рериховцев, ему присвоены учёная степень доктора наук и звание профессора. Естественно, он предпочитал регалии рериховского общества. По крайней мере, именно их он указывал на своей визитной карточке.
– Занимался чем-то конкретным? Финансовые потоки, привлечение богатых адептов?
– Чистый «ботаник». Изучал какие-то узоры на картинах, написанных кем-то из Рерихов. Их там, кстати, целый клан, и все – философствующие художники с примесью некоторой аферистичности. По основному месту работы…
– Плюньте на основное место. Оно не важно. Значит, это не деньги. По крайней мере, на первый взгляд
