Но вот все смолкает. Сатилов вынимает из кармана брюк маленький плоский браунинг.
— Кто еще вооружен, поднимите руки!
В конце зала поднимается несколько рук.
— Все, кто с оружием, ко мне! — властно распоряжается Сатилов.
В углу стоят три винтовки. Их получают Мамед, Макаров и Родионов.
— Взять оружие!
Мамед одним из первых хватает винтовку, но на его пути вырастает Маруся. Лицо ее бледно, губы искривлены.
— Дай винтовку! — вырывает она оружие из рук Мамеда. — Очень тебя прошу, дай!
Мамед вопросительно смотрит на Сатилова и медленно выпускает оружие.
Маруся с винтовкой в руках бросается к выходу.
— Комсомольцы! — страстно восклицает она, бледная, напряженная, как струна. — Комсомольцы, вперед!
Опрокидывая столы, к ней устремляется молодежь. Пусть не все имеют оружие, — неважно. Это хлопцы из тех, что и голыми руками сомнут любого врага.
Все выходят во двор. Макаров, сжимая винтовку (черт, какая она тяжелая!), держится возле Маруси, Сейчас он рядовой солдат.
Со стороны Карлюка слышен какой-то шум, лязг железа, топот.
— Ложись! — командует Сатилов.
Кто-то не выдерживает и стреляет. Вспышка озаряет взволнованные лица, груды камней.
Тотчас же невдалеке раздается чей-то выкрик. Над головами просвистело несколько пуль. Макаров нажимает на курок. Приклад больно ударяет в плечо.
Впереди снова раздался крик. На этот раз — крик боли.
«Неужели попал? — думает Макаров. — Так им и нужно, гадам!»
Страх в его сердце сменяется злобой и уверенностью. «Что, нарвались, голубчики? Нет, брат, нас так просто не возьмешь?»
Выстрелы раздаются все чаще. Маруся вскакивает на валун, поднимает винтовку.
— Товарищи! Комсомольцы! — кричит она. — Да неужели мы будем лежать на земле перед кучкой бандитов? Вперед, товарищи!
Сжимая винтовку в руках, она устремляется вперед. Вслед за нею бегут Симка, Мирченко, вооруженный пистолетом Сатилова. И Макаров, поднявшись во весь рост, бежит вслед за Марусей. Экстаз боя овладевает им. Он забыл обо всем, в сердце только одно: впереди враги, которых нужно смять.
— Вперед!
И вдруг сильный толчок в плечо заставляет его резко повернуться. Косо поджимая руку, он, словно подбитая птица, падает на землю. Краем глаза успевает заметить что-то белое, воздушное, метнувшееся к нему. Это Наталья.
Со стороны заставы слышны крики и топот.
Всадники влетают в долину и, если прислушаться, то уже можно услышать угрожающий посвист клинков…
Но Макаров ничего не видит, не слышит. Он лежит, раскинув руки, на лицо его сыплется снежная крупа…
…В землянку проникают лучи утреннего солнца.
В углу на койке лежит Макаров. Луч солнца скользит по его лицу. Он открывает глаза и зажмуривается.
Сознание медленно возвращается к нему. Он озирается и видит стоящего у его изголовья пограничника с винтовкой.
«Часового поставили, — думает он. — Что это, я арестован, что ли?»
Он хочет приподнять голову и не может.
«Ранен, — вспоминает он. — Ну и скотина этот Дубинка!»
Он замечает рядом на стуле Наталью. Она спит. Нежность теплой волной разливается в груди Макарова.
Наталью словно разбудил взгляд Макарова. Она медленно открывает глаза.
— Хочешь пить?
— Хочу, — пытается улыбнуться Макаров. — Хочу, товарищ сестра милосердия.
В голове у него молнией проносятся события той страшной ночи. Неужели это не сон?
— Как Маруся? — спрашивает он, волнуясь. — И вообще все?
— Все хорошо, — наклоняется к нему Наталья.
Ее волосы падают ему на лицо и щекочут его. В вырезе платья он видит белую грудь и маленькую родинку ниже левой ключицы.
— Все хорошо, — шепчет она. — Пограничники всех их схватили. Только Курлатов ушел. А тебе повезло. Доктор говорил, через две недели будешь на ногах.
Макаров неотрывно смотрит на столик, стоящий у его изголовья. На столике — бутылка с молоком, чурек, какие-то лекарства и часы! Его часы! Те часы, что исчезли в день приезда.
— Ченцов вернулся, — отвечает на его молчаливый вопрос Наталья. — Где-то здесь рядом работал, в Самсонове, что ли, в карьере. И вот вернулся. Хочет здесь работать. На дороге, а потом на руднике. И часы принес. Смущался очень.
— А Павлуша?
— Павлуша герой, — улыбается Наталья. — Такой славный карапуз. И вот еще что, — торопится она. — Все передают тебе привет. Все… все…
Наступает молчание. Макаров смотрит на часового и чуть слышно шепчет:
— Наклонись ко мне, Наталья.
Наталья тоже оглядывается на часового.
— Сабо пост поставил, — шепчет она, наклоняясь к лицу Макарова.
— Поцелуй меня, — просит Макаров.
Часовой хмурит брови и отходит к окну. Наталья поцеловала Макарова и тут же отпрянула.
За окном раздается гудок. Торжественно и празднично летит его звук над горами, Подымайся, народ, спеши на работу, народ, — дела много! Столько у нас работы — не сосчитать!
И снова гудки — слабее, потише. Это автомашины.
— Колонна пошла! — говорит красноармеец, глядя в окно. — Серу повезли!..
Его мужественное, доброе лицо ярко озаряет горячее солнце, золотистым блеском вспыхивает штык…
Новый день, розовый и росистый, новый ликующий день заявляет о себе пением птиц, далекими заводскими гудками, музыкальной радиопередачей, смехом и звонкими голосами…
Сколько дней и ночей, сколько лет и зим прошло с той поры, как в долине Горной прозвучали последние выстрелы и запели свою торжествующую песню первые гудки! Какие огромные пространства, свершения и подвиги меж тем, отшумевшим, и этим, зарождающимся, голубым днем!
Это была большая и трудная дорога, и мы прошли ее, не опустив головы, дерзновенные и веселые…
Наша дорога начиналась в огне и дыму, словно в тумане и пыли предгорий. А сейчас вон как высоко выбрались мы, даже маленько кружится голова от этой орлиной высоты, и так далеко видно во все концы, даже туда, куда уже проложили тропы и стежки наши первые сверкающие советские луны.
И каждый день наш связан с другим, как каменные ступени лестницы, ведущей высоко-высоко к горным вершинам, плавающим в хрустальной голубизне.
Мы прошли по этим ступеням, товарищи, и мы идем, поднимаемся еще выше и выше, с полной выкладкой за плечами, не выпуская из рук боевого оружия.
Мы всегда готовы защитить свои высоты от гадючьего, подлого племени. По всем своим дорогам и тропам мы пронесли алое, как наша пролитая кровь, знамя своей Отчизны, на котором золотом горят святые
