вандалы были не такие уж плохие люди, они не сжигали гуннов миллионами в газовых камерах, да и где было взять столько гуннов в те немноголюдные времена!
Сократу разрешили самому выбрать смерть. Тогда это казалось ужасным, а в наш век могло бы служить примером гуманности.
Данте жил в изгнании, это была тяжелая кара. Но во времена Достоевского в жизни Данте стало светать. А в двадцатом веке стало светать в жизни Достоевского. Для теории Свифта — Эйнштейна нет запретных или неблагоприятных времен.
Неужели и в двадцатом веке когда-нибудь наступит рассвет? В это трудно поверить. На фоне этого века даже у троглодитов, наверное, рассвело. Даже у питекантропов рассвело.
Но двадцатый век верит в свое светлое будущее. Когда-нибудь, он верит, и в нем рассветет.
Неужели рассветет? Рассветет или не рассветет?
Двадцатый век подходит к концу. Жизнь его в прошлом только начинается.
Свидетели по особо важным делам
Никто не знает, откуда берутся свидетели. Ночь. На безлюдной улице встречаются двое, и между Ними происходит нечто, предусмотренное статьей уголовного кодекса. Вокруг ни души. И вдруг — свидетель. Оказывается, ему не спалось, он встал, чтобы принять снотворное, и в этот самый момент услышал звук, похожий на удар ножом в грудь человека. Да, вот этим самым ножом.
Они тет-а-тет, а он тут как тут. Непрофессиональные показания. Надо бы свидетелей где-то готовить, обучать. Выдавать им соответствующие дипломы, удостоверения, открывающие доступ не только в государственные учреждения, но и в частные квартиры. Вы приходите и говорите: — Я свидетель, вот мое удостоверение. Посижу тут у вас на всякий случай, вдруг придется давать показания.
Конечно, жильцы квартиры будут недовольны. Все-таки посторонний человек, хотя и с удостоверением. Но вы им объясните, что вы в самом деле профессионал и в совершенстве овладели этой профессией. Кстати, овладеть профессией — совсем не то, что, к примеру, овладеть женщиной. Женщиной раз-два и овладел, а профессией нужно овладевать долго.
Разговор о женщине, конечно, вызовет вопрос, а как же им быть с личной жизнью? Неужели и личную жизнь придется совершать при свидетелях?
На это вы ответите, что женщина в семье — большая удача для следствия, в инструкции так и записано: ищите женщину
Конечно, всех свидетелей не обучишь, не снабдишь удостоверениями. Их в стране слишком много, практически все население. Все, что в стране происходит, происходит как правило при свидетелях, хотя показаний от них не всегда можно добиться. Тем более по особо важным делам. Свидетели по особо важным делам дают показания на расстоянии, удалившись от события во времени или пространстве. Так свидетельствовал против римского императора Домициана великий сатирик Ювенал, так свидетельствовал Курбский против Грозного, так свидетельствовали против Сталина вся наша история и литература.
Каждый человек — свидетель по особо важным делам, но он может прожить всю жизнь и так и не догадаться об этом. И лишь когда суд окончен и оглашен приговор, он прибегает в зал суда и начинает в срочном порядке давать показания.
Граждане судьи! Он лично присутствовал в этой стране, он жил в этом доме, на этой улице, которая уводила так далеко, что по ней невозможно было вернуться. Многие ушли по этой улице. Он сам ходил по ней на работу, — правда, он возвращался, но ведь мог не вернуться в любой момент. Граждане судьи, он мог не вернуться в любой момент, но он возвращался, упорно возвращался, потому что кто-то же должен был сегодня давать показания.
Он помнит как сейчас: ему не спалось, и он встал, чтобы принять снотворное. И вдруг увидел… вернее, услышал… Граждане судьи!
Но судей нет. Суд навсегда удалился на совещание. По той же улице удалился, по которой уходили те, кому он вынес приговор. Неправильный, несправедливый приговор, потому что на этом суде не было свидетелей защиты, а были только свидетели обвинения.
Сегодня обвиняет защита, которая молчала тогда. Обвиняют свидетели по особо важным делам. По вчерашним делам. По позавчерашним делам.
А по сегодняшним опять не дозовешься свидетелей.
Неинтересные биографии
Василий Карпович взял в библиотеке книгу «Неинтересные биографии». В надежде, что на фоне этих биографий его собственная покажется интересней.
И он не ошибся. На фоне этих биографий его собственная заблистала всеми возможными красками.
Кто бы мог подумать, что у наиболее прославленных сынов человечества биографии самые заурядные, а наиболее захватывающие биографии у всяких бандюг, мошенников, проходимцев. Великий Кант все свои 80 лет прожил в одном и том же городке Кенигсберге, который впоследствии к 222-летию Канта, переименовали почему-то в Калининград, — где они только выкопали этого Калинина?
Может быть, от скуки, от серости жизни и совершались великие подвиги и дела? Во всяком случае, государство делало все, чтобы жизнь его выдающихся граждан была как можно более впечатляющей. Правда, изнутри проживать такую жизнь было трудно, мучительно, но зато со стороны посмотришь — глаз не оторвешь. А если бы государство не позаботилось, предоставило человека самому себе, не было б у нас ни «Записок из мертвого дома», ни «Архипелага Гулага», ни многих других замечательных произведений.
В книге «Неинтересные биографии» Василия Карповича особенно заинтересовала биография сэра Джонатана. Оказывается, он не всегда был сэром и Джонатаном, а был изначально Джо Натановичем, каких в доброй старой Англии было хоть пруд пруди. Был Джо Натанович вроде как писателем, но никак не мог сделать имя в литературе, потому что имени постоянно мешало отчество.
Когда его спрашивали об отчестве, он говорил, что ему отечество заменяет отчество, что само по себе было похвально, но недостаточно для анкет. А отказаться совсем от отчества, как уже входило в обычай, он не мог, ему было жаль такого красивого отчества, которое к тому же досталось ему от отца. Идею спрятать отчество в имени подал ему журналист Ной Маркович, который, став Ноймарком, получил место редактора в крупной газете. Джо Натанович последовал примеру редактора и при помощи имени Джонатан не только сделал себе имя в литературе, но и получил к нему добавление «сэр», что дало ему возможность запросто общаться и с сэром Томасом, и с сэром Исааком (был бы этот сэр просто Исаак, мы бы с вами на него посмотрели).
Сэр Томас был школьный учитель, но такой незаурядный учитель, что его можно было смело назвать педагогом. Сэр Исаак учителем не был, но вполне мог бы стать, благодаря своим незаурядным способностям в физике. Что же касается сэра Джонатана, то его к школе нельзя было и на пушечный выстрел подпускать из-за его явно выраженного сатирического отношения к жизни.
В последний раз они встретились у Исаака на похоронах, но и до этого частенько встречались. И всякий раз (за исключением последнего) сэр Томас рассказывал о своих учениках, об этих маленьких людях, которые чувствуют и мыслят, как большие, хотя большие и считают их маленькими. Рассказывая о школе, сэр Томас бросал опасливые взгляды на сэра Джонатана, который что-то записывал, явно с целью использовать в своем сатирическом творчестве.
Однажды сэр Томас неосторожно заметил, что, по его наблюдениям, у маленьких детей не бывает такой крепкой дружбы, как у взрослых. Их не тянет друг к другу так, как тянет настоящих больших товарищей. Сэр Джонатан тут же взял это на заметку, а сэр Исаак, немного подумав, высказал предположение, что, по-видимому, чем больше тела, тем сильнее они притягиваются друг к другу.
