бывалое, сердце.
Приняв у Купера заказ на два стакана чая, официант так оскорбился, словно для того, чтобы его выполнить, ему пришлось бы в течение многих лет гнуть спину на далеких чайных плантациях. Но клиент не заметил реакции официанта. Мысли клиента были далеко.
Федор Иванович Купер уже не мог жить без литературы. Не в том смысле, что он не мог жить без литературных заработков, – а в том, что он не мог не писать, не создавать, причем не киносценарии, а именно литературу.
Он мечтал о новой встрече с читателями, но такой встречи ему никто не предлагал, а самому напрашиваться было неудобно, и ему оставалось одно – писать.
Рассказ о мальчике, который ждет девочку, имевший такой успех у читателей, произвел и на него сильное впечатление. Купер вспомнил себя ребенком. Он был хорошим ребенком, его даже ставили в пример (после детства этого никогда не случалось). Он понимал, что рано или поздно станет взрослым и останется взрослым уже навсегда. Какой же ему был смысл идти против взрослых? Он учился быть взрослым, подражая взрослым поступкам, повторяя взрослые слова. А потом оказалось, что повторял он не те слова и подражал совершенно не тем поступкам.
Все мы в детстве мечтаем о чем-то большом, и только с годами начинаем мечтать о маленьком. Потому что – много ли человеку надо? Сначала много, потом все меньше и наконец совсем ничего. И почему мы такими вырастаем? Или с нами что-то случается, или мы растем куда-то не туда…
Прежде Купер не задумывался над этим. Все работа, работа – когда тут задумываться? Но вот Алмазов стал ходить за ним по пятам, предлагать разные сюжеты, наверняка у кого-то украденные, то и дело заговаривал о долге перед читателями. Оказывается, Купер был в долгу перед читателями. Вдобавок ко всем его долгам… Потом Алмазов устроил встречу с читателями… Они все считали его писателем, а что он, в сущности, написал? То, что он раньше писал, вспоминать не хочется, а из нового… Написал рассказ о том, как мальчик ждет девочку. Ничего особенного, а как они слушали, какие у них были лица. Будто все они вспомнили себя, вспомнили, какими они были мальчиками и девочками… Может, литература для того и существует, чтобы помочь человеку вспомнить себя?
Погруженный в свои мысли, Купер внезапно обнаружил, что сидит за столом не один. На вид его соседу было лет пятьдесят, но потратил он их совсем не на то, чтобы вырасти в солидного, взрослого человека. Со спины его можно было принять за школьника, может быть, пятиклассника, но лицо у него было морщинистое, немолодое. А голова была похожа на круглую сироту: она была круглой и как-то сиротливо сидела на его шее.
– А я вижу: сидит человек один, дай, думаю, нарушу его одиночество. – Когда сосед Купера это говорил, две руки его, две маленькие его руки сцепились в каком-то последнем рукопожатии, словно они только вдвоем и остались на свете, но лицо соседа при этом улыбалось, как бы ободряя их, как бы опровергая: нет, не вдвоем!
– Вы из «Дюймовочки»?
– Угадали. Я – Посланник Цветка Ландыша в этой замечательной сказке.
Роль у него была небольшая. Он просто ходил по белу свету, ограниченному объективом камеры, и всем предлагал понюхать флакон духов, на котором было крупно написано: «ЛАНДЫШ». При этом он говорил какую-нибудь фразу, и даже зачастую не договаривал ее до конца, потому что тут же появлялся наплыв или наезд – словом, то, что бывает в кино, когда нужно убрать человека с экрана.
Он появлялся на площадке в момент, когда атмосфера становилась особенно тягостной, и предлагал понюхать свой флакон. При этом он говорил:
– Его Цветочество, которое я имею честь представлять…
И сразу вокруг налаживалось дыхание.
Сам Посланник, несмотря на свою успокоительную роль, не был благополучным человеком. В молодости от него ушла жена, оставив ему дочку. А когда дочка выросла, от нее ушел муж, оставив ей дочку, а ему внучку. И так они остались втроем, вспоминая этих двоих ушедших, которых продолжали любить и даже ждать, втайне, конечно, друг от друга. А внучка росла, и Посланник Цветка Ландыша начинал опасаться, что вскоре им придется ждать троих.
В фильме «Дюймовочка» у него была первая роль, в которой он мог по-настоящему себя раскрыть, потому что во всех других ролях он должен был себя закрывать, играя злодеев и преступников. Он играл отцов, бросивших своих дочерей, и дедушек, знать не хотевших своих внучек. Так уж получилось, что в своей актерской судьбе он стал жертвой популярного приема контраста, при котором на роли злодеев подбираются актеры, внешне беззлобные. Конфликт между внешностью и сущностью человека был подчас единственным в фильме конфликтом, и режиссеры охотно заменяли им все остальные, во избежание конфликта со студией.
В фильме «Дюймовочка» Посланник мог быть самим собой, чего ему не позволяли другие фильмы. Когда Дюймовочка горевала, что ее отдают за Крота Фердинанда, он подходил к ней и говорил о Его Цветочестве, которое он имеет честь представлять. И Дюймовочка, понюхав флакон, восклицала:
– Ах, какой запах! Это запах ландыша. А жасмина у вас нет?
– Я не имею чести представлять Его Цветочество Жасмин, – говорил Посланник, – но я попробую.
И его ландышевый флакон начинал пахнуть жасмином.
– Ах, какой запах! – восклицала Дюймовочка. – А сирени у вас нет?
– Я попробую, – говорил Посланник, и его ландышевый флакон начинал пахнуть сиренью.
Купер слушал эту чужую жизнь, переплетавшуюся со сказочной ролью, хорошо знакомой ему по сценарию, и чувствовал себя участником этой жизни, так же, как и той, другой жизни, в которой мальчик ждал девочку, а девочка ждала студента… Подумать только, как много жизней дается человеку, если он захочет их прожить! Среди них своя собственная жизнь далеко не самая интересная…
И тут ему показалось, что Посланник ему подмигнул. Без всякого повода вдруг прищурил один глаз и снова открыл, как ни в чем не бывало. И при этом лицо его покрылось мелкими морщинками-щелочками, часть из которых улыбалась, другая сочувствовала, третья подсматривала, что там, в этом беспокойном мире, произошло, а одна щелочка, приоткрывшись шире других, сказала:
– Его Цветочество, которое я имею честь представлять…
