знаменитый писатель, тогда бы все узнали Шиманского. Попасть в произведение великого писателя — большая честь, тут можно и самому стать великим персонажем. Правда, великие обычно плохо кончают. Чем крупнее произведение, тем меньше в нем шансов остаться в живых. Вроде нормальная жизнь, но попробуй унести ноги. То тебя заколют, то эти. То сам под поезд бросишься. Оттого и возникают вопросы: быть или не быть? У простых людей такие вопросы не возникают. Простые люди все стараются быть, любыми путями — быть, хотя это далеко не всем удается.
И все же стать великим, известным и жить у всех на устах — это мечта каждого персонажа, даже такого, как Шиманский, недописанного. Но не у всех получается, как кому повезет. Уж на что Эсмеральда и красавица, и умница, а на устах не живет. Зато приятель ее Квазимодо, хотя внешностью и не блещет, живет на устах — дай Бог каждому. Только и слышишь: он сущий квазимодо! Она такая квазимодница! А дети — такие квазимордочки, глаз не оторвешь!
А как живет на устах Держиморда! Как даст по устам, так не скоро встанешь. А как живет оборванец Плюшкин, к которому не то что устами, палкой противно дотронуться.
Так бывает в великих произведениях. Попал бы Шиманский в такое произведение, он бы тоже жил у всех на устах. Хотели б о ком-нибудь сказать, что он отважно борется с врагами, даже тогда, когда их нет, что он защищает обиженных, хотя его самого больше всех обижают, — и сказали бы: да он Шиманский! Но Шиманский не скажут. Говорят Дон-Кихот. Хотя чем Дон-Кихот лучше Шиманского?
Или нужно сказать, что ты крутой в любви и можешь в случае чего наложить руки на любимую женщину. Почему бы не сказать, что ты Шиманский? Нет, говорят Отелло. А если ты из-за великой любви готов наложить руки на себя, говорят Ромео. Опять мимо Шиманского проехали.
Вот и приходится себя дописывать, чтоб подняться до этих персонажей, чтобы жить у всех на устах. Хотя такого, как он, никто до своих уст не допустит.
Дела растаковские
Побывал Шиманский и в «Ревизоре». Довольно известная комедия. К главным действующим лицам его, конечно, с пустыми руками не допустили, а между второстепенными он потерся. Такого наслушался!
Недоволен народ комедией. Воры, взяточники, лизоблюды пролезли в главные действующие лица, а порядочных людей оттерли на второй план. И это называется комедия? Правильно там один говорит: чему смеетесь? Над собой смеетесь!
Познакомился Шиманский с весьма приятным человеком, отставным почетным гражданином по фамилии Растаковский Иван Лазаревич. Ну, познакомились, разговорились. Бедняге Ивану Лазаревичу в комедии разговориться не дают: на целых пять актов отвели ему всего две реплики. А он умница, говорун, начнет говорить — заслушаешься. Но тем, кого заслушаешься, как раз говорить и не дают.
А бессовестные люди, карьеристы, хапуги говорят, не умолкая. Воду в ступе толкут, переливают из пустого в порожнее — и ни одной дельной мысли. Растаковскому с его двумя репликами в этой команде еще повезло. У Люлюкова Федора Андреевича, тоже отставного почетного гражданина и вовсе одна реплика на всю комедию. И ради этого стоит выходить на сцену? Правда, Люлюков молодец, продувная бестия: в одну фразу втиснул все, что имел сказать: и поздравление, и целование ручек, и даже дважды прищелкнул языком для большей выразительности.
Растаковский тоже поздравил, к ручкам приложился, но щелкать языком не стал. Он готовился к своей второй реплике, к своему, можно сказать, звездному часу. Пускай они услышат, пускай узнают, кто такой Растаковский, какие мысли рождаются в его голове. Такого, кроме него, никто не скажет, хоть по тексту проверяйте, никто не додумается до таких слов. Только бы смелости хватило сказать, только б не перебили, дали высказаться… А то ведь в самый последний момент могут и не дать…
И когда наступает ЕГО ВРЕМЯ, он произносит эту фразу, главную фразу во всей комедии: ОТ ЧЕЛОВЕКА НЕВОЗМОЖНО, А ОТ БОГА ВСЕ ВОЗМОЖНО, — говорит он. Так прямо и говорит. Даже сам от себя не ждал, что такое скажет.
Но вы думаете, это до кого-то дошло? Нет, в этой комедии толку не было и не будет. Умные люди говорят: надо отсюда сваливать. Есть тут поблизости неплохая пьеска. «Женитьба» называется. Там как раз требуются мужчины. Но Иван Лазаревич не решается. Еще женят, к чертовой матери, а ему живи.
Вот племянница Ивана Лазаревича (как же ее звали? Лизочка? Луизочка? А может, Ларисочка?) — та решилась. У нее в этом «Ревизоре» вообще ни одной реплики, даже в списке действующих лиц она не значится. Ей говорят: ты же знаешь, у нас одни значатся, а другие действуют. Не значиться даже сподручней: тут для действий широкий простор. Иван Лазаревич тоже ее уговаривал: потерпи, мол, получишь статус действующего лица, тогда и будешь значиться там, где обозначат. А без статуса как? У нас без него не поставят даже в ремарку.
Ждала племянница этот статус, ждала, а потом махнула рукой и вышла замуж в другую пьесу. «Вишневый сад» называется. Серьезная пьеса, хотя и комедия, и культурный уровень намного выше, чем у них в «Ревизоре». Преступности почти нет, жизнь спокойная, достаточная. А какой сад! Какая вишня! Рви прямо с дерева, никто тебе слова не скажет.
Правда, статуса действующего лица племянница и там пока не получила. Трудно у них со статусом. Действия мало, даже на действующих лиц не хватает. Вот вырубят вишневый сад, расчистят место для действия, тогда люди понадобятся, кто был ничем, тот станет всем.
А племяннице нравится этот сад, она бы в нем ничего не трогала. Но у нее без статуса никто спрашивать не станет. Только и разрешают, что вишни с деревьев рвать. Наестся племянница вишен по самую завязку, а потом носится по саду, как угорелая, сгоняет вес. Может, от этого изобилия у нее появляется ностальгия. Все-таки «Ревизор» не такая уж никудышная пьеса, есть и у нее свои достоинства. По крайней мере, никого не убили, не зарезали, как в каком-нибудь «Короле Лире».
Пишет племянница письма на родину, интересуется, как там и что. Особенно про Бобчинского спрашивает. Ей, когда она здесь жила, нравился Добчинский, но она забыла, перепутала и теперь спрашивает про Бобчинского. А почтмейстер, по своему обыкновению, все письма немножко распечатывает и прочитывает. А потом распускает слух, будто жена Бобчинского в Добчинского влюблена, хотя ни про какую жену в письмах племянницы не говорится.
Сказано — комедия. А еще Ивана Лазаревича Растаковским назвали. Дескать, у них все таковские, а он один растаковский. Да если к ним как следует приглядеться, они тут все не только растаковские, а распротаковские. И комедия эта распротаковская, распроэтаковская, хотя и к ней, конечно, можно привыкнуть.
Был тут один автор, написал пародию на эту комедию. А в какой комедии это любят? Убрали этого автора, куда-то выслали, вычеркнули из действующих лиц. Но пародия где-то осталась, пародии не горят. На все эти комедии пародии не горят. Придет время, извлекут на свет пародию на комедию, вот когда можно будет по-настоящему посмеяться!
Полюбил Чепух Балбесу
Мир литературы не меньше заселен, чем мир действительности, и в нем те же проблемы. Кому-то выпадает всю жизнь прозябать в графоманской писанине, а другой без всяких на то заслуг пролезет в гениальное творение и примется наводить в нем свои порядки. Какой-нибудь Рошфор, негодяй из негодяев, обоснуется в «Трех мушкетерах», да не на задворках, а поближе к главным действующим лицам, пытаясь их вытеснить и занять в романе магистральное положение. Или Плюшкин, оборванец и крохобор. До самих «Мертвых душ» добрался. Ему бы благодарить судьбу, что попал в классическое произведение, а он недоволен. И будет он брюзжать, жаловаться на несовершенства великого сочинения, и будет требовать более справедливого расположения глав, перераспределения метафор, сравнений и эпитетов. А то и коренной реформы сюжета — вот даже до чего может дойти.
