Спросили у народа — народ ничего не знает. Народ никогда ничего не знает. Он только потом, когда ему скажут, все узнает.
Мысли брючного мастера
Об ошибках истории. Генерал Галифе подавил французскую революцию и на радостях придумал брюки, в которых щеголяла русская революция. Брюки галифе пришлись русской революции впору, и она стала не только сама себе революция, но и сама себе генерал Галифе.
А брючный мастер Кац никого не подавлял, поэтому нет брюк имени Каца. Хотя они совсем неплохо бы звучали: брюки кац. Немножко похоже на брюки клеш, но, конечно, другого фасона.
О наступательном оптимизме. Можно вспомнить Навуходоносора. Когда пророк Иеремия раскрыл на него евреям глаза, они говорили: «Подумаешь — Навуходоносор! В гробу мы видели этого Навуходоносора!» (Пророческие слова!). Наступательный оптимизм — это хорошо, но плохо, когда наступает один оптимизм, а все остальное находится в отступлении.
О смехе до слез. Аркадий Исаакович Райкин рассказывал Кацу, как в Варшаве за ужином англичанин развлекал компанию анекдотами. Француз переводил бельгийцу, бельгиец поляку, а поляк — Райкину, добавляя при этом: «Дурацкий анекдот, но вы смейтесь, пожалуйста!».
Воодушевленный успехом, англичанин рассказывал один анекдот за другим. Скука была смертная, но все, конечно, смеялись. Потом англичанин стал рассказывать о себе. Оказывается, он хоть и англичанин, но вообще-то еврей. Француз, переведя это сообщение бельгийцу, присовокупил, что и он, француз, тоже еврей. Бельгиец в том же признался поляку, а поляк — Райкину.
И хотя переводчики больше были не нужны, никто не мог произнести ни слова. Все до слез смеялись. Смешной получился анекдот.
О смехе от слез. Леонид Осипович Утесов рассказывал Кацу о маме композитора Блантера, которая всегда плакала, когда ее ни встретишь. Однажды она плакала особенно горько, а Леонид Осипович ее утешал, и наконец она прорыдала: «Ой, вы не поверите… Мотя написал такую песню, что невозможно слушать без слез!»
О родном языке. К папе Каца приходит старенький еврейский писатель. У еврейских писателей почти не осталось читателей, поэтому каждый читатель на счету.
За стеной взрыв смеха двух старичков — ох и смешное там, наверно, написано! Прочитать бы, но мы не умеем. Этот язык прошел мимо нас. Шел к нам, но нам не достался.
О законности. Сарра Михайловна Левина, бывшая актриса еврейского театра, незаконно репрессированная вдова незаконно расстрелянного писателя, прослеживает все этапы советской законности: «Дуракам закон не писан, а если писан, то не читан, а если читан, то не понят, а если понят, то не так».
О национальном равенстве. Пятый пункт есть у всех. Но у некоторых он особенно пятый.
О национальной гордости великороссов. После того, как приятель Каца Анатолий Менделевич познакомился с замдиректора московского театра кукол Анатолием Дарвиновичем, он добавил в свое отчество еще одно «е», что дало ему возможность приобщиться к национальной гордости великороссов.
Об общем между людьми. Что-то общее есть даже у евреев с нацистами: для тех и других еврейский вопрос — это вопрос жизни и смерти.
О женском вопросе. Григорий Семенович Канович рассказал. Кацу о своем дяде, который до того увлекся политикой, что совершенно перестал бывать дома. Тогда его жена обернула простыней бревно и приказала детям над ним плакать — якобы это умер их отец. Заходили соседи и, узнав, что умер Лейзер, тоже садились его оплакивать.
Поздно вечером явился покойник. «В чем дело, Ханна, кто-нибудь умер?» — «Нет, вы посмотрите на него! — закричала жена. — Сам же умер, и сам еще спрашивает!»
Не желая спорить с женой, дядя Лейзер сел в ногах у бревна и тоже стал плакать.
О корнях. Евреи так глубоко пустили корни в России, что теперь они выходят в Америке.
Назад к цивилизации!
Мы летим впереди самолета. Под нами пропасть, над нами пропасть, а сзади нас догоняет самолет, так что приходится держать скорость.
Осуществились слова бортпроводницы из «Нарочно не придумаешь»: «Граждане пассажиры, туалет находится впереди самолета!» — а также слова бортпроводников, звавших нас к лучшей жизни. Они считали, что лучшая жизнь впереди самолета. И вот мы летим.
С кого-то встречным ветром сорвало носки, и он летит босиком, перебирая пальцами, чтобы согреться. Встречный ветер раздевает людей до неприличия, и приходится считать это приличием, поскольку нет уже сил противостоять встречному ветру.
Правда, есть разница: с кого одежду сорвать. С некоторых получается довольно красиво. Если со всех красивых сорвать, а на некрасивых надеть, может, в этом и состоит социальная справедливость? По крайней мере, будут довольны все — и красивые, и некрасивые.
Вот только холодно и темно, да еще постоянно с кем-то сталкиваешься. Некоторые, правда, сталкиваются в хорошем смысле, но не все понимают этот хороший смысл. Старики возмущаются: совсем потеряли стыд! Но прежде чем потерять стыд, мы потеряли все остальное.
Самое необходимое осталось в самолете. Даже туалет, который был впереди самолета, оказался у нас позади, и попасть в него можно только рискуя жизнью.
Мы летим впереди самолета. Вокруг пусто и высоко, низкой остается только температура воздуха. И, конечно, жизненный уровень, потому что вокруг — пустота.
Хорошо было в самолете! Многим, конечно, не нравилось, что не все кресла у окна, не удалось конструкторам добиться, чтобы все кресла были расположены одинаково. Но выдающиеся бортпроводники прошлого говорили, что такая конструкция возможна. Чтоб не было ни передних, ни задних, ни центральных, ни боковых. Нужно только вырваться из этого самолета, чтобы там, впереди, на пустом месте построить новый самолет.
А вся цивилизация осталась в самолете, надо ее строить заново. А как строить цивилизацию? Первый кирпич заложили — его ветром унесло. Второй заложили — тоже унесло. Чтоб не уносило ветром, стали грести под себя: чем больше загребешь, тем меньше унесет ветром. Закон всемирного тяготения к общественному добру. Может, космос потому и пустой, что в нем давным-давно все разворовано?
Все летят к лучшей жизни — и те, что в самолете, и те, что впереди. Но в самолете летят со всеми удобствами, а впереди самолета бьются из последних сил, чтобы как-то удержаться над пропастью. Для них лучшая — это любая жизнь, потому что то, что у них, никак не назовешь жизнью.
Черт бы побрал этих бортпроводников с их учением о лучшей жизни впереди жизни!
В самолете между тем наступает время обеда. Пассажиры сидят в своих креслах, и перед каждым ставится обед. И они спокойно обедают. Им спешить некуда, за них спешит самолет, а когда за тебя спешит самолет, почему бы спокойно не пообедать?
Впереди самолета не пообедаешь. Здесь обед уносит из-под самого носа. Обедают лишь те, которые наловчились подгребать обед под себя. Некоторые два обеда подгребают, три обеда подгребают. Раз его все равно уносит ветром, почему бы и четыре не подгрести?
В связи с этим поднимается вопрос: с чего начинается цивилизация? Чем она кончается — это у всех
