Даже первая скрипка, если она слушает только себя, может испортить любую музыку.
Откуда-то с галерки сорвался первый хлопок — и покатился вниз, увлекая за собой другой, третий… Все громче, дружнее, раскатистее… И уже давным-давно утих первый хлопок, когда гремели бурные аплодисменты.
Здесь каждая доска не выше и не ниже других, она такая же, как рядом лежащие доски. Но лишь она попытается приподняться, немножко выделиться, как ее начинают больно бить молотком, пока она снова не станет на место. Потому что никто не хочет понять, что самое обидное — лежать вот так в общем ряду, быть не выше и не ниже других, такой, как рядом лежащие доски.
Умирающий так естественно испустил дух, что его наградили бурей аплодисментов. И он встал, поклонился, затем снова лег и испустил дух. И так он вставал, кланялся и испускал дух, все время кланялся и испускал дух, и спешил лечь и испустить дух, чтобы опять встать и опять поклониться.
В пятом ряду партера кто-то сказал: — Ключи у тебя? Посмотри, ты, кажется, их положила в сумку.
И так он естественно это сказал, и так естественно заволновался, что все посмотрели на него и все улыбнулись.
Потому что это был настоящий театр.
По ходу пьесы один из персонажей все время повторял одну и ту же фразу: «А между прочим, газы при нагревании расширяются…» Он долго учил эту фразу, он начал учить ее еще в школе, но теперь снова учил, потому что это была его единственная фраза, и она пронизывала всю пьесу, что, по замыслу автора, придавало ей не совсем обычное, немного грустное, но вполне оптимистическое звучание.
— Коня! Коня! Полцарства за коня!
— Стоп! Не верю!
— Полцарства за коня!
— Не верю. Я не верю в то, что у вас есть полцарства, и не верю в то, что у вас нет коня.
— Но… у меня действительно нет коня…
— А полцарства у вас есть?
— Нет…
— Так какого дьявола вы здесь делаете, если сами не верите в то, что говорите?
И где-то, еще в самом начале действия, какой-то второстепенный персонаж вызвал на дуэль главного героя. Он знал, что вызывает на свою голову, — ведь без главного героя в спектакле не обойтись, — но он все-таки вызвал, потому что верил в свою звезду, потому что нет такого персонажа, который считал бы себя второстепенным.
Сцена ярко освещена, ослеплена собственным светом, а зал погружен в темноту. Но у этой темноты тысячи глаз, и она видит все, что происходит на сцене.
— это место, занятое только собой.
Театр от жизни отличается тем, что у него всегда есть запасной выход.
И, вливая капли в ухо датского короля, его брат прошептал:
— Не тревожься, брат, борьба идет не против тебя, а за тебя!
И в этом была вся трагедия.
Условность постановки дошла до того, что на сцене не было никаких бутафорий и декораций, а в зале не было никаких зрителей.
От фантазий действительность отгородилась толстой стеной и здесь разгуливает, рассеянно поглядывая по сторонам и лениво попивая кофе.
Он прошел по сцене, словно нес на плечах земной шар, но вовремя сбросил его и теперь спешил уйти от ответственности.
Иногда приходится стать на голову, чтобы лучше увидеть небо.
Почти банальный сюжет: краткость (сестра таланта) гибнет от руки своего брата, который, как выясняется, вовсе и не был ей братом, поскольку лишь выдавал себя за талант.
Сколько иной раз нужно коварства, чтобы завоевать любовь публики!
Возвратясь из театра домой, комик долго смеется над своими номерами и показывает домашним, как он там падал, ходил колесом и кувыркался через голову.
Все было ярко и красочно, а юпитеру хотелось упасть и разбиться, чтобы вокруг снова стало темно и чтобы мир был не таким, каким он видится в его свете, а таким, каким его хочется без конца создавать в своем воображении.
Многоязычен театр, но все его языки — мимики, жестов, умолчаний и слов — легко переводятся на единый язык — аплодисментов.
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
(Из классического репертуара)
