Так что фонд — организация деловая и архиправая. По его каналам финансируются многие самые реакционные политические акции в мире. Послушаем руководителя его европейского отдела. Конечно, меня подмывает спросить: где, сколько, как и зачем расходуются средства фонда? Но...
Господин фон Золленмахер приветливо улыбается. Я говорю что-то завистливое о его молодости. И слышу в ответ:
— Наше поколение не знало побед, только поражения.
Очень красивая фраза. Я уже слышал ее в штабе бундесвера из генеральских уст. Ее повторяемость заставляет предположить наличие пропагандистского стереотипа. Но мой собеседник, похоже, перепутал адреса, она скорее пригодна для возбуждения духа реваншизма, нежели в нашем разговоре, и я позволяю себе спросить:
— Вы жалеете, что не родились лет на сорок раньше?
Но, как видно, в судьбе предыдущего поколения его тоже кое-что не устраивает. Он молчит, а его щеки краснеют еще заметнее. Сейчас его лицо напоминает наливное яблочко с маленьким черенком носика. Впрочем, почему бы, пока происходит легкая суета с сервировкой кофе, но поискать более точное сравнение? И я выцарапываю из памяти персонажей старых немецких рассказов для детей — целой серии под названием «Макс и Мориц — два шалуна» с забавными иллюстрациями. В соответствии с графическим начертанием этих имен, один из них длинный, другой — округлый. Мой визави смахивает на Макса.
Я примирительно говорю, что теперь в Европе, очевидно, все возрасты уравниваются их отношением к минувшей войне. Не должно быть ее повторения, не так ли?
Господин фон Золленмахер не отрицает, но и не подтверждает этой надежды. Он говорит, что многие участники политической жизни в Западной Германии, такие, как он, родившиеся после войны, не имеют личного военного опыта, знают о прошлом из смутных рассказов. И чем дальше идет время, тем скупее их сведения о войне. Родители молчат, в школах не вдаются в подробности. Может быть, все это к лучшему? Нужно ли так долго помнить то время?
«Эге, да мой собеседник и впрямь шалун», — подумал я и заметил:
— Память — бесценный дар, возвысивший человека над всем сущим. Разве не так? Человечество, лишенное памяти, — идеальный материал для новой войны. А в ваших школах, я слышал, опускают одни подробности, но выпячивают другие, даже если их приходится выдумывать.
— Я не понимаю, что вы имеете в виду, — ответил директор отдела и надул щечки, изобразив полнолуние.
— Хорошо, оставим это, — сказал я. — Чем сейчас занимается ваше ведомство?
— Проектом единой Европы, — без запинки ответил господин фон Золленмахер, — подготовкой к выборам в европейский парламент.
Идея не новая. Она возникла еще до войны. А вскоре после нее, в 1947 году, стараниями Черчилля был сформирован «Британский комитет объединенной Европы». Инициативу бывшего премьера Англии немедленно подхватил Даллес и предложил создание на американский лад «федеративной западной Европы». Таким образом, сразу же после победы над Гитлером мировая реакция приступила к монтажу «общего фронта» против Советского Союза. Теперь эта идея модифицирована с опорой на НАТО. Конгломерат консервативных сил «Общего рынка» хотел бы укрепить свою общую базу в борьбе против разрядки и социального прогресса.
Речь идет об «интернационале правых». Европа монополий жаждет международного статута. Транснациональные концерны желают безраздельного господства при пышном его оформлении в виде европейского парламента и даже правительства.
А как смотрят на эти планы в США?
Деятелей США — от Картера и Бжезинского до Рейгана и Уайнбергера, несмотря на их влечение к плюрализму, давно раздражает множественность оттенков, отличающих политику одного европейского государства от другого. Хорошо бы закрасить их в один цвет. Объединенная Европа мерещится их воображению как новый американский штат, а европейское правительство как управление тыловыми службами НАТО.
В речи, произнесенной в конце 1979 года и напечатанной на следующий день в «Байернкурир», Штраус не оставил никаких сомнений в том, что вся эта каша разогревается на антисоветской кухне. Он призывал к объединению Европы и прочному союзу с США, чтобы «сверхмогущественный, орудующий на всех материках Советский Союз не смог в конце концов одержать верх над запуганным, униженным, отчаявшимся Западом». Как известно, слезы аллигаторов но имеют ничего общего ни с испугом, ни с унижением, ни с отчаянием. Просто рефлекс после сытного обеда.
Спрашивается, с какой стати Европе самоунифицироваться в интересах подготовки к третьей мировой войне, вызывая на бой Советский Союз, как это предлагает Штраус? Зачем заливать древние камни Европы американским асфальтом? Конечно, европейские демократические силы не позволят безответственным политикам играть судьбой континента. Но понимают ли до конца рядовые члены ХДС — ХСС и даже функционеры этих партий, куда ведут их лидеры? Трудно сказать. Реакционерам нужны люди нерассуждающего действия. А уж идеями они их снабжают сами. Любую саму по себе консервативную мысль они огрубляют настолько, что ее вульгарность становится вполне доступной общественно неразвитому сознанию.
Согласно арифметическому правилу «два пишем, три в уме», ничего этого моему собеседнику я не сказал, а «два пишем» звучало так:
— У нашего континента существуют другие возможности политического и социального обновления. Если но говорить здесь о радикальных программах, то, кажется, и лозунг «Европы отечеств» еще не потерял своего значения.
— Ну, в таком случае я мог бы сказать о моем разделенном отечестве, — живо откликнулся фон Золленмахер.
— Скажите, — любезно пригласил я.
Он медлил.
— Вот видите, господин Золленмахер, как огорчительна ваша неосведомленность о ходе и исходе второй мировой войны, о закономерностях социального развития! Вернемся, однако, к проекту единой Европы. Почему бы вашему отделу не призвать ее энергично к протесту против нейтронной бомбы?
— Это дело правительств и прежде всего великих держав.
— Ну, а вы сами против нейтронного оружия или за?
— Я против, — сказал он вполне твердо.
Как видно, он себя оговорил, когда рассуждал о забвении прошлого. Кое-что о том, что приносят и как кончаются войны, он все-таки помнит.
— Но вот лидер вашей партии Штраус, он ведь за?
Пауза.
— Да, это так, но я — против.
— А Штраус знает об этом вашем мнении?
— Наверно, нет. Мы в партии еще не обсуждали этой проблемы. — И фон Золленмахер, вынув из кармашка беленький платочек, вытер взмокший лоб.
— Ну, и последний вопрос, хотя бы и в порядке шутки: если бы вам поручили сформировать европейское правительство, кого вы назначили бы министром иностранных дел?
Он поднял на меня небесно-голубые глаза и без колебаний ответил:
— Штрауса!
Мы расстались, широко улыбаясь друг другу. Хозяин кабинета проводил меня до подъезда. Служитель в стеклянном отсеке у входа вытянулся и взял под козырек. Я направился в отель «Экзельсиор», раздумывая о нашей беседе.
По существу, это был важный разговор, и вместе с тем в нем было что-то несерьезное. Высказывания многих сторонников ХСС, особенно молодых, представляют собой смесь жесткой непримиримости с какой-то инфантильностью. Жесткость — от слепого антикоммунизма, инфантильность — от инстинктивной боязни
