администрации Миноса Зевова. Взять – это я не в прямом смысле, мы ж не степняки-захватчики какие, как- никак в двадцать первом веке живем, а не в тринадцатом. Поэтому скажу иначе: та же Ариадна, например, дочка главы районной администрации, ужас как хороша, да к тому же умница и местную музыкальную школу закончила. По классу баяна.
Но мы ушли в сторону. О крытских барышнях пока достаточно, хотя еще раз готов подтвердить: красавица на красавице. Вернемся к названию города. Так вот, другие краеведы оспаривают слегка эротическую версию и приводят свою, сугубо лингвистическую. Пусть и в ущерб представлениям о древности Крытска, зато в подтверждение горделивого и свободолюбивого характера его жителей. Якобы в годы пугачевщины в здешних лесах укрывались вольные люди и беглые солдаты. А царицыных посланцев, всяких там генералов и воевод, крыли по матери, о чем сохранились письменные свидетельства, которые пылятся в запасниках крытского краеведческого музея. Читать не советую, особенно дамам, но факт подтверждаю – видел своими глазами. В общем, крыли местные чужаков, крыли почем зря, и прилепилось к речке, а потом и к построенному на ее берегах городку название Крытск.
Крытскую партийную организацию с середины восьмидесятых возглавлял Минос Еропович Зевов. И здесь нам потребуется небольшая справка-разъяснение. Искушенный читатель знает, что парторганизации в те, еще строгие, годы возглавляли люди с незапятнанными биографиями и ясными, недвусмысленными именами-отчествами: Леонид Ильич, Михаил Александрович, Юрий Владимирович… Если же ты уродился, скажем, Михеичем, или Евлампиевичем, или, не приведи Господь, Исаевичем, то подняться выше секретаря цехового партбюро не рассчитывай, про партийный рост забудь. Это в наши разнузданные дни на самый верх беззастенчиво прут Вениаминычи, Львовичи, а то и Абрамычи, тогда же четко проводилась партийная установка: имя – это судьба. А тут на тебе – Минос, да еще Еропович! Между прочим, законную супругу первого секретаря райкома, его верную спутницу, мать его дочерей Ариадны и Федры, звали Пасифая Гельевна. Как же так? Почему так?
А черт их знает почему! Впрочем, это не ответ. Те же краеведы полагают, что неправильные имена- отчества, которые носят многие жители Крытска, пошли от чужеземных купцов, привозивших сюда по тогда еще судоходной Крытке свои товары и охотно вступавших в интимные отношения с местными красавицами. Это объяснение перекликается с первой версией о происхождении названия города. Другие краеведы пишут в своих статьях о том, что гордые его жители давали своим детям экзотические имена в пику центральной власти в Петербурге и Москве, что, естественно, работает на вторую версию. Какая из них верна, рассудят время и историческая наука. Или не рассудят.
Как бы то ни было, секретаря райкома Зевова звали Миносом Ероповичем. А за глаза – просто Европычем, что, как мы узнаем позже, было прозвищем просто провидческим.
В обкоме долго чесали ответственные партийные потылицы, прежде чем рекомендовать районной партконференции коммуниста Зевова на пост первого секретаря райкома. И биографию под лупой изучали, и по генеалогическому древу Зевовых прошлись до пятого колена, и с Москвой советовались. И приняли все- таки верное решение – рекомендовать. И не прогадали. Потому что при Миносе Ероповиче районная парторганизация буквально расцвела. Все начинания, что шли из Москвы через область, в Крытске обретали крылья. В рамках антиалкогольной кампании здесь не только закрыли единственное в районе кафе «Зарница», на невзрачной вывеске которого местные диссиденты годами замазывали третью букву, а вместо нее рисовали жирное «д», но и запретили продажу содержащих алкоголь кваса и кефира. Когда же из центра пришел посыл на ускорение, на Крытском заводе ЖБИ по инициативе Зевова резко сократили время заливки бетона, в результате чего производительность труда возросла неимоверно и на поросшем бурьяном заводском дворе выросли египетские пирамиды готовых железобетонных изделий. Именно в это время у директора Дедалова и родилась счастливая мысль о грандиозной стройке, прославившей Крытск в конце девяностых на всю страну.
Затем, если помните, свершилась перестройка со всеми вытекающими последствиями, и крытская партийная организация прекратила существование, а весь аппарат райкома перекочевал в районную администрацию, которую, понятное дело, возглавил Минос Еропович. Впрочем, теперь его уже совершенно открыто и даже официально звали Европовичем. Конечно же, еще будучи секретарем райкома, он о прозвище знал, верные люди ему докладывали, а легкомысленные шутники потом горько сожалели, что распускали языки. Но теперь, когда времена переменились, глава администрации, всегда чуткий к новым веяниям, стал законченным либералом-западником, твердо ориентировался на европейские ценности и ничего не имел против нового отчества. Более того, в узком кругу он любил хвастать, что среди его предков по материнской линии была некая родовитая дама по имени Европа. Хотя при чем здесь отчество?
Минос Европович, кстати, поменял не только отчество, что при всей значимости для политика остается делом личным, он добился смены и герба Крытска. Теперь на нем вместо устаревших символов кожевенного производства и железобетонных изделий красуется лобастая голова белоснежного быка – в конце концов, с ордынских времен и по сей день места здесь животноводческие. А что еще совсем недавно крытчане на разваливающемся «пазике» ездили в Москву за мясом и колбасой, так это всем известные издержки застойной экономики.
Буду откровенен с читателем: главная заслуга в смене крытского герба все-таки принадлежит не Миносу Европовичу, а его супруге Пасифае Гельевне. Да и вообще пора нам перейти к ней – ведь главного героя нашей истории, Миню, родила именно она.
До своего завидного замужества девица Пасифая, зоотехник по образованию, работала на станции искусственного осеменения. Работа была ей по душе. Девушке нравилось хотя бы косвенно участвовать в зарождении новой жизни. И она, в ту пору чистая и невинная, вводя в коровье лоно мутную белесую субстанцию, испытывала странное возбуждение сродни плотскому желанию, которого она тогда толком и не знала.
Однажды на станции, где работала Пасифая, случился переполох – приехали высокие гости из области. Их сопровождал завсельхозотделом райкома партии Минос Зевов. Рассказывать и показывать выпало Пасифае. От волнения у нее дрожали руки, и она никак не могла приладить шприц с семенем куда нужно. «Небось незамужняя?» – по-доброму, по-партийному пошутил Минос, и она зарделась от смущения. И ощутила то самое. Потом они встретились на районном партхозактиве. Зевов сам подошел к ней, сказал что-то ободряющее, взял за руку. В общем, в скором времени сыграли районную свадьбу. Потом Пасифая ушла в декрет, родила Ариадну и на работу больше не выходила. Да и слыханное ли дело, чтобы супруга завотделом, а потом и первого секретаря ковырялась в коровьих матках…
Через год после Ариадны родилась Федра. Девчонки-погодки росли, радовали родителей, отец по занятости своей не мог уделять им много внимания, зато мать от них не отходила. Но к середине девяностых у Пасифаи появилось свободное время, и она стала задумываться, чем бы его занять. В заработках она не была заинтересована: и в райкомовские времена Минос, помимо нехилой зарплаты, имел «конверт» и прочие заслуженные партийные блага, а теперь и вообще греб деньги лопатой. Это только так говорится, что греб, ему и грести не надо было – другие подгребали ему и толстые конверты, и дорогие подарки. Так что о деньгах в доме Зевовых не думали. Однако, пока девчонки были в школе, занимались в кружках и музучилище, Пасифая неприкаянно бродила по лабиринту огромного особняка – горничная, кухарка и садовник отобрали у нее все заботы хозяйки. И она, помаявшись от безделья, вышла на старую свою работу.
Приняли ее так, будто и не увольнялась. И она с головой окунулась в любимое дело, по которому, как выяснилось, здорово истосковалась. А в деле этом многое переменилось. Нет, репродуктивные органы коров и быков никаких изменений не претерпели. Зато поменялись заказчики. Колхозы и совхозы захирели, и клиентура пошла другая: мелкие фермерские хозяйства, несколько крупных латифундий латиноамериканского толка, причем одна из них и впрямь принадлежала богатому аргентинцу. И фермеры, и серьезные животноводы, в отличие от прежних, колхозно-совхозных, заказчиков, за свои кровные денежки готовы были выпить у осеменителей не то что семя – кровь. Наш простой деревенский среднерусский бычок-здоровячок, пусть и крепкий, и дающий неплохое потомство, был у них не в чести – подавай им семя элитных производителей, а такого семени на всех не напасешься. Ситуация стала несколько подправляться, когда упомянутый аргентинец выписал со своей мясной родины суперэлитного, архиэлитного белого быка.
Его так и звали – Toro Blanko, Белый Бык. Огромный, белоснежный, как майское облако, с загнутыми вниз тяжелыми черными рогами, он казался Пасифае воплощением мужского начала, его сутью,
