Присутствующие с интересом ждали, что скажет Дерюгин.
Он выключил магнитофон и заговорил, как бы размышлял вслух:
– Мираж не мираж… Думается, скорее что-то похожее на объемную видеозапись. Что послужило условием записи и каким способом, трудно сказать вот так сразу… Возможно, это связано с местными колебаниями магнитного поля Земли, с особыми условиями прохождения солнечных лучей в атмосфере… Ну, а со звуковым сопровождением вообще неясно. В разговор вступил Милосердов:
– Конечно, самое удобное объяснение – мираж. Но меня, как и Дерюгина, смущает звук. Не просто шум, а именно звук, со всеми оттенками, точно соответствующими наблюдаемой картине… Что касается конкретных предположений о принципиальной возможности подобной записи, то тут я – пас!..
Дерюгин продолжил:
– Возможность записи не так уж невероятна… Давно доказано, что на кристаллах электромагнитным способом можно записывать информацию. Вам, надеюсь, известно о гипотезе кристаллической родословной нашей планеты. Так почему бы на земном кристалле не записаться событиям, происходившим в прошлом?
– Ну, знаете ли, это уже из области фантастики! – воскликнул Пушков.
Дерюгин резко повернулся к академику:
– Фантастика?! А разве не фантастика Возмущение, которое мы изучаем?
– Что ж, может, вы по-своему и правы, – вроде бы поддался Пушков. – Но признаюсь честно, Александр Александрович, гипотеза ваша туго воспринимается…
Милосердов, почувствовав, что академик хочет закончить разговор, объявил:
– Товарищи, можете быть свободны. Хлопнула несколько раз дверь, пропуская участников беседы.
Выдержав небольшую паузу, Милосердов спросил у Пушкова:
– Юрий Павлович, что это ты все время Дерюгина подзуживал? Он ведь стоящие догадки высказывал.
– Интересный товарищ, хотелось поглубже копнуть… Я о нем и раньше слыхал, а вот так, нос к носу, впервой довелось.
– А мы неинтересных в экспедицию не берем, – вроде бы шутя, однако с нескрываемой гордостью заметил Милосердов.
– Ага, я уж и то примечаю, что они упорством все в своего начальника. Сам ведь больше так и не спросил, за каким лихом меня сюда принесло. А признайся, червячок небось точит: зачем?
– Точит, чего уж там, – улыбнувшись, согласился Милосердов.
– Плохи дела с Гольфстримом, Сергей, – посерьезнев, сказал Пушков. – Похоже на то, что скудеть начала наша глобальная печка… Одним словом, назначай-ка на завтра совещание.
ГЛАВА III
Березовую рощицу даже неяркое сентябрьское солнце пронизывало насквозь. Робкий листопад еще не успел укрыть мох и редкую травку, зачахнувшую в тени деревьев. Молоденькие елочки тугими зелеными конусами жались к белым стволам хозяек этого уголка леса.
За отдельной группкой хвойных ежиков открылось черным пятном старое кострище. Тенгиз, пожалуй, прошел бы мимо – подумаешь, кострище… Но его внимание привлекли яркие оранжевые пятна на черной земле. Подошел ближе – так и есть, пецица оранжевая. Растолкав хрупкими чашечками выполосканные дождями угольки, неодолимыми огоньками жизни вспыхнули эти грибы на бесплодной плеши.
– Таня, иди сюда! – позвал Тенгиз дочку.
Прибежала Таня, тщетно искавшая в отдалении заветные боровики. Нынешняя осень не особенно баловала ими грибников.
– Взгляни…
– Ой, папочка, какие симпатичные! Давай их с собой возьмем.
– А зачем? Мы же есть их не будем… Не стоит губить красоту…
Дальше они пошли рядом.
– Людей, Танюшка, чаще потребительский интерес в лес ведет, – Тенгиз встряхнул корзинкой, наполненной до половины красноголовыми подосиновиками, охряными лисичками, фиолетовыми сыроежками. – Из-за этого и мимо красоты пробегаем… Вот, скажем, тебе двенадцать лет, с шести со мной по лесам бродишь, а лесной коралл так и не видела…
– Какой лесной коралл?
– Гриб такой. По-научному калоцера называется. Растет на гнилом валежнике. Высунет из мха маленькие желтые рожки и кустики – коралл, и все тебе… Редкое, между прочим, растение.
– А ты настоящие кораллы видел?
– Да уж, чего-чего, а этого добра при погружениях насмотрелся…
За разговорами Тенгиз с дочкой не заметили, как проскочили березняк и вышли на заброшенную просеку. Тенгиз места эти знал, поэтому сразу определил, что просекой можно попасть на дорогу, а по ней – к деревне Драгунский Хутор, откуда начали поход за грибами.
– Не ахти какой день задался, неурожайный. Не пора ли нам, дочка, домой? – предложил Тенгиз.
– Пойдем, – согласилась Таня, – я уже устала.
Тенгиз Зурабович Хачирашвили работал в одной из лабораторий Академии наук БССР. Когда-то его отца после окончания Московского института инженеров железнодорожного транспорта направили в Белоруссию. Здесь он и остался навсегда. После одной из поездок в Грузию привез с собой в Минск и жену – чернокосую Тамрико. Тенгиз родился в Минске. После девяти классов поступил в геологоразведочный техникум, а по окончании его совершенно неожиданно для родителей подал документы на биофак Белорусского госуниверситета.
Во время учебы в университете Тенгиз активно занимался в минском клубе подводного плавания, выезжал на соревнования и в экспедиции на Черное море, Байкал, Дальний Восток. Там познакомился с работой советских глубоководных аппаратов типа «Аргус», «Океанавт», заказных, изготовленных зарубежной фирмой «Пайсисов». Увлекся подводными исследованиями, добился, чтобы его включили в экспедицию по изучению Камчатско-Курильского глубоководного желоба. Там неплохо зарекомендовал себя в подводной ориентировке и управлении глубоководными аппаратами.
Старания Хачирашвили были замечены – после окончания университета он стал в качестве пилота- оператора почти постоянным участником экспедиций по исследованию шельфа[1], океанических впадин, рифтовых[2] зон. Стажировался во Франции, имеющей богатый опыт подводных работ.
Дорога прорезала пологий песчаный взлобок, поросший кривым сосняком, нырнула в сырую ольховую низинку и выбежала на окраину деревни. Драгунский Хутор – родина жены Тенгиза, Веры.
Тенгиз с дочкой прошли почти через всю деревню к небольшой аккуратной хате Антонины Саввичны Годунцовой, тещи Тенгиза. Тесть, Петр Кузьмич, умер семь лет назад. Его трактор при раскорчевке луга наехал на затаившуюся с войны мину.
– А-а, гостейки, что же это вы порожняком? заторопилась навстречу Антонина Саввична.
– Не задался нынче год, – посетовал Тенгиз.
– Бабушка, бабушка, а мы чашечки видели грибные! Такие красивые-красивые, оранжевые- оранжевые, – затараторила Танюшка.
На крыльцо вышла Вера – невысокого роста блондинка с мягкими приятными чертами лица.
– Танюша, умывайся и обедать… Тенгиз, ты тоже. Да, письмо тут тебе.
Вера сходила в комнату и вынесла письмо. Тенгиз пофыркал под умывальником, прилаженном к стенке веранды, утерся льняным, выбеленным под росами рушником и взял у жены официальный конверт Академии наук с письмом. Вскрыл конверт, оторвав ровную полоску по краю, достал сложенный вдвое бланк.
