были лошади, а у нас было золото, чтобы заплатить за них. Трудности заключались в том, что в этой местности лошадей никогда не использовали для перевозки грузов. Украшенные дорогими попонами, они носили на себе важных и богатых людей. Мы не могли купить такую лошадь, потому что нанесли бы смертельное оскорбление местным обычаям, если бы взвалили на нее груз.
Но здесь были животные, которых я видел на рисунке в Белых горах. Тогда, глядя с любопытством на рисунок, я принял его за необъяснимый предмет древних. Теперь я увидел это животное в жизни. Выше лошади, оно покрыто жесткой коричневой шерстью, и у него на спине большой горб. Нам сказали, что в горбу находится запас воды, и животное может обходиться без воды дни и даже недели. Вместо копыт у него расплющенные ступни с пальцами. Голова на длинной шее очень уродлива, с отвислыми губами, большими желтыми зубами и отвратительным запахом. Животное кажется неуклюжим, но может передвигаться удивительно быстро и переносить большие тяжести.
У нас с Фрицем произошел спор. Я хотел купить одно такое животное, он возражал. Я испытал обычное раздражение, когда мы в чем-то расходились. Мои страстные доводы в защиту этого предложения встретились с его упорным несогласием. Я негодовал – он возражал еще спокойнее; я негодовал сильнее… и так далее. Я перечислял достоинства животного, а он просто возражал, что мы достигли пункта, где должны повернуть назад и возвращаться к пещерам. Сколько бы ни было полезно оно в этой местности, там, где его не знают, оно будет казаться странным, а наша задача – не привлекать к себе внимания. К тому же, вероятно, продолжал Фриц, животное, привыкшее к жаркому климату, заболеет и сдохнет в северных землях.
Конечно, он был совершенно прав, но мы два дня спорили, прежде чем я сдался. И даже признался, что меня привлекла прежде всего причудливость этого животного. Я уже видел себя (бедный Крист был тут же забыт) едущим по улицам незнакомого города на раскачивающейся спине животного, а вокруг толпятся люди и…
За ту же сумму мы купили двух ослов – это были маленькие, но сильные и послушные животные – и навьючили на них товары. У нас хватило денег и на покупку местных товаров: фиников, различных пряностей, шелков, красивых ковров. Все это позже мы с выгодой продали. Но у нас были и неудачи. Много трудностей принес нам язык. Торговаться можно было при помощи жестов, но чтобы говорить о свободе и борьбе с рабством, нужны слова. К тому же здесь очень был силен культ треножников. Повсюду виднелись полушария, под самыми большими из них стояли навесы, откуда жрецы трижды в день призывали верующих к молитве: на рассвете, в полдень и на закате. Мы вместе с остальными склоняли головы и что-то бормотали.
Так мы достигли обозначенной на карте реки – широкого теплого потока, который медленными змеиными изгибами тек по зеленой долине. И повернули назад.
Обратный путь был другим. Мы прошли через горы и выбрались к восточному берегу того моря, которое видели из развалин гигантского города на перешейке. Мы обогнули море с севера и запада и на этот раз хорошо использовали время, завоевав много последователей. Здесь говорили по-русски, а мы заранее немного изучили этот язык. Мы пришли на север, но лето перегоняло нас: земля была покрыта цветами, и я помню, как однажды мы целый день ехали в одуряющем аромате апельсинов, зреющих на ветках деревьев. По плану нам до наступления зимы нужно было вернуться к пещерам, и поэтому приходилось торопиться.
Конечно, мы одновременно приближались и к городу хозяев. Время от времени на горизонте показывались треножники. Впрочем, вблизи мы их не видели и были благодарны и за это. Точнее, не видели до дня охоты.
Хозяева, как мы уже знали, по-разному обращались с людьми в шапках. Может, разнообразие человеческих обычаев забавляло их – сами они всегда представляли одну расу, и национальные различия, языки, войны, которые вели между собой народы, – все это было им совершенно незнакомо. Во всяком случае, хотя они покончили с войнами, все другие формы различий они поощряли. Так, в церемонии надевания шапок они подчинялись ритуалу, выработанному их рабами, и появлялись в определенное время с характерным звуком, совершая предписанные движения. На турнирах во Франции и на играх они терпеливо ждали, хотя их интересовали только рабы, которых они получали в конце. Возможно, как я уже сказал, это их забавляло. А может, они думали, что это соответствует их роли богов. Во всяком случае, мы увидели необычное и ужасное доказательство этого, когда от конца пути нас отделяло несколько сотен миль.
Много дней двигались мы вдоль большой реки, на которой, как и на той реке, по которой мы добирались до игр, шло большое движение. Там, где на пути нам встретились руины гигантского города, мы вступили в более возвышенную область. Земля была хорошо обработана, обширные участки занимали виноградники, с которых уже сняли урожай. Местность была густо населена, и мы остановились на ночь в городе на противоположном от руин берегу реки. За городом начиналась обширная равнина, освещенная осенним закатом.
Город был наполнен возбужденными толпами, люди приезжали за пятьдесят миль для того, чтобы присутствовать на следующий день на торжественной церемонии. Мы расспрашивали, и нам с готовностью ответили. То, что мы узнали, было ужасно.
Следующий день называли по-разному: день охоты или день наказания.
У меня на родине, в Англии, убийцу вешали – это жестоко и отвратительно, но по крайней мере понятна необходимость защиты невинных; к тому же это делалось быстро и как можно гуманнее. Здесь, напротив, преступников содержали в тюрьме до осеннего дня, когда созревал виноград и было готово свежее вино. Тогда приходил треножник, и приговоренных выпускали одного за другим. Треножник охотился за ними, а горожане смотрели, пили вино и обсуждали зрелище. Завтра предстояла охота на четверых – больше, чем за многие предыдущие годы. Поэтому зрители были особенно возбуждены. Новое вино не полагалось пить до завтрашнего дня, но было достаточно и старого, и многие утоляли им жажду, предвкушая завтрашнее развлечение.
– Мы можем уйти на рассвете. Нам незачем оставаться и видеть это.
Фриц спокойно взглянул на меня.
– Но мы должны, Уилл.
– Смотреть, как человека, сколь бы велико ни было его преступление, как зайца, преследует треножник? А другие люди в это время заключают пари, сколько он продержится? – Я рассердился и не скрывал этого. – Я не назвал бы это развлечением.
– Я тоже. Но все, связанное с треножниками, важно. Все равно как тогда, когда мы были в городе. Ничего нельзя упустить.
– Тогда ты и смотри. Я подожду тебя на следующей остановке.
– Нет. – Он говорил терпеливо, но решительно. – Нам приказано действовать вместе. К тому же на пути к следующей остановке Макс может оступиться, сбросить меня, и я сломаю шею.
Макс и Мориц – так он назвал наших ослов по какой-то истории, которую немецким детям рассказывали родители. Мы оба улыбнулись, представив себе, как основательный Макс спотыкается. Но я понял, что Фриц прав: наша задача – наблюдать и не отказываться от наблюдений, даже если они нам неприятны.
– Да уж ладно, – сказал я. – Но как только все будет кончено, мы выступим. Не хочу ни на одну минуту здесь задерживаться.
Он осмотрел кафе, где мы сидели. Посетители пели пьяными голосами, стучали стаканами по столам, расплескивая вино. Фриц кивнул:
– Я тоже.
Треножник пришел ночью. Утром он, как огромный часовой, стоял у города, неподвижный, молчаливый, как те треножники, что возвышались над турнирным полем в замке де ла Тур Роже и над полем игр. Наступил день праздника. Всюду были развешены флаги, от крыши к крыше через узкие улицы протянулись ленты, уличные торговцы вышли рано с горячими сосисками, сладостями, бутербродами с мясом и луком, лентами и безделушками. Я видел у одного из них лоток, на котором стояло с десяток маленьких деревянных треножников. Каждый треножник держал в вытянутом щупальце человечка. Торговец был веселый, краснощекий; и преуспевающий фермер, в гамашах, с седой головой, купил два треножника своим внукам: аккуратному мальчику и девочке с прической хвостиком шести-семи лет.
Шла борьба за лучшие места. Я не хотел добиваться одного из них, но Фриц уже заранее все обеспечил.
