Глаза Акакия загорелись ненавистью.
— Ты изменник народа! — прозвучал его сильный, гордый голос. — А по закону советского народа…
Затрещал автомат, и Акакий вернулся к товарищам.
— Так мы расправляемся с изменниками, — сказал он нахмурившись, — видите, и среди нас нашлись… И у вас такие есть. Но тот, кто любит свой народ, ненавидит предателей.
Эти слова, произнесенные несколько торжественно, глубоко запали в сердца партизан. Только Пудляк вздрогнул, услышав их. Им овладел невыразимый страх. Что, если этот грузин узнает о его прошлом? Пудляк задрожал, вспомнив власовца с вытаращенными глазами, и едва не стукнулся головой о сосну.
Но через полчаса Пудляк чуть было не запрыгал от радости. А дело было так. Грнчиар споткнулся о труп. Трупов в горах было много, никто уже не обращал на них внимания. Но Пудляк был любопытен («Любопытен, как старая баба», — сказал о нем Грнчиар) и осветил мертвеца карманным фонариком.
— В жандармской форме! — закричал он.
Какая-то неведомая сила заставила Пудляка взглянуть в лицо мертвого. И тогда он закричал:
— Так ведь это немецкий командир из Погорелой!
— Ну и что? — пожал плечами Грнчиар.
— Ничего, — ухмыльнулся Пудляк и начал молиться про себя. Господь бог благоприятствует ему. О его прошлом никто не узнает. А в будущем он станет человеком что надо.
Он постоял над трупом, посмотрел на небо и вздохнул про себя:
«Благодарю тебя, господи, но если ты и в самом деле любишь меня, избавь еще и от того, последнего… Ведь он скупец и к тому же все равно болен…»
В этот момент Пудляк был полон решимости. Если бы ему приказали отправиться в Погорелую, чтобы застрелить немецкого командира, он сразу же бросился бы туда.
Они обошли сторожку «На холме» и спустились в долину. Из боковой долинки прозвучали два выстрела. Душан, Акакий и Грнчиар поднялись на холм. Их ноги утопали в сыпучем, глубоком снегу.
— Это, наверное, наши охотятся, — рассуждал Душан.
Акакий слушал его одним ухом, напевая какую-то грустную песню. Вдруг он вздрогнул и остановился.
— Смотри, что это за провод? Из сторожки он идет туда, — показал он рукой на столб у дороги, залитый лунным светом.
Из-за поворота послышалось:
— Ого, вот это меткость! Прямо в пугало…
В ответ раздался какой-то вскрик, и первый голос разразился смехом. Партизаны прибавили шагу, и за поворотом их взгляду предстала чудесная долинка, занесенная пушистым снегом. В глубине ее светился огонек.
Телефонный провод не давал Акакию покоя, и Акакий бормотал на каждом шагу, что вот он и здесь проходит, и здесь.
С пригорка с громким смехом спрыгнул какой-то мужчина. Следом за ним полетел снежок, и женщина в лыжных брюках скатилась в снег.
— Пуцик, осел, сейчас же подними меня! — пропищала она.
Молодой человек в белом свитере остановился у ручейка, поправил ружейный ремень и широко расставил ноги.
Он два раза икнул и сказал:
— А что будет, если я тебя не подниму?
Душан старался разглядеть лицо девушки: оно было довольно красивым, несмотря на несколько деланную улыбку. У нее были узкие, миндалевидной формы глаза, чувственные губы. Из-под шапочки выбивались светлые волосы. В молодом человеке Душан узнал Петера Яншака, сводного брата Мариенки.
«Что он здесь делает? Откуда он взялся?» Душан слышал, что в сторожке «На холме» лечит ногу Луч. Можег, эти двое относятся к его компании?
Пуцик между тем подошел к девушке и повторил свой вопрос:
— А что будет, если я тебя не подниму, Еленка?
— Не знаю, — ответила она взволнованно, — или нет, знаю. Сегодня ночью я буду с Эрвином…
Душан невольно сплюнул. Значит, и Эрвин Захар здесь, а этот огонек вдали наверняка их землянка. Золотая молодежь дом свиданий в горах устроила.
Он шагнул вперед и закричал:
— Яншак!
Пуцик вздрогнул. Повернувшись, он увидел перед собой своего бывшего одноклассника.
— Это ты? Здесь, в горах? — Язык его заплетался. — Партизанишь, значит?
От него несло перегаром. Душан сделал шаг назад и строгим тоном спросил:
— А что, собственно, делаешь здесь ты?
— Ну, партизаню, ты ведь видишь. И у нас есть отряд. — Он икнул и добавил: — У нас есть…
— Скажи лучше — домик свободы, — прервала его девушка.
— Помолчи, Солнышко, когда я говорю! — одернул ее Пуцик и обратился к Душану: — Вот, скрываемся мы, партизаним, есть у нас связь со сторожкой… Телефон… Ты ведь знаешь, осторожность фарфор бережет…
Душан улыбнулся:
— Ты и в самом деле фарфоровый. Выдающийся экземпляр. Кукла из фарфора.
Грнчиар за его спиной расхохотался и тихо поправил его:
— Скорее уж свинья…
— Почему же мы о вас ничего не знаем? — спросил Душан.
— Это уж ваше дело. Мы о вас знаем, а вы…
Душан покраснел от злости:
— Яншак, не глупи… Почему вы не явились в Стратеную? — Он не дождался ответа и сказал: — Ладно, оставим это. Скажи, кто еще с тобой и с этой? — он показал рукой на блондинку.
— Кто? Ну, поэт Луч, а еще, если это тебя так уж интересует, Мишо Главач, Эрвин. — Он глубоко поклонился и показал на себя: — Моя скромная особа, наше Солнышко, — кивнул он головой на Елену. — А еще у нас есть Луна… Тоже красавица, смугляночка, она и тебя вспоминала, но почему-то уже перестала. Наша Мариенка.
Душан схватил Пуцика за грудь так, что у того свитер лопнул на спине. Притянув его к себе, он посмотрел ему в глаза и процедил сквозь зубы:
— Что ты говоришь? Мариенка с вами?
— Само собой разумеется! — весело закричал Пуцик.
Душан заскрипел зубами, нахмурил лоб и брови и со всей силы швырнул Пуцика в снег.
— Идем! Завтра же пошлем туда людей, — сказал он Грнчиару и поискал глазами Акакия, который, склонившись над ручьем, ругался, не видя в нем рыбы.
Значит, они знают о партизанах, наверняка знают и о нем, а Мариенка связалась с этой бандой. Не пришла за ним в Стратеную, отдала предпочтение этим типам. Ну и хорошо. По крайней мере он знает, что к чему. А эта блондинка какая гадость! И Мариенка с ними, а он связывал с ней свои надежды, любил ее. Напрасно. Эти негодяи ей по душе. Он так ждал ее, а ей, видно, больше подходит такая компания, иначе она пришла бы к нему.
«Нет, и видеть ее больше не хочу, — сказал он про себя, — лучше я ей напишу. Да чего там писать…»
Когда они вышли к долине, где их ждали остальные, Душан подумал с сожалением:
«Похоронил я свою милую. Одна Мариенка умерла в моей душе, а другая не имеет с ней ничего общего».
Ему припомнились слова грузинской песни «Сулико», и он попросил Акакия:
— Спой мне «Сулико», Акакий! Мне так хочется послушать эту песню!
Акакий кивнул головой, бросил на Душана понимающий взгляд, и грузинская песня зазвучала над
