Два часа. Душан должен был уже ее ждать. Возле деревянного забора стояла сгорбившаяся верба. Мариенка повесила тяжелый рюкзак на толстую ветку, а когда ее взгляд упал на растрескавшуюся кору, она вздрогнула: точно такая же верба растет за их домом. До сих пор на ней сохранились две вырезанные буквы: «М» и «Я».
Как же далеко то время, когда она гуляла с Янко! Как будто этого никогда и не было. Сколько она проплакала под той вербой! Странно обходится судьба с людьми. У него теперь есть Милка, а у нее… Но ведь и она не одинока.
— Мариенка, ты уже готова?
Она вздрогнула, услышав эти слова, а когда оглянулась и увидела Милку, кровь запульсировала у нее в висках.
— Ждешь Душана? — спросила ее Милка. Мариенке пришлось приложить усилие, чтобы спокойно ответить ей. Она протянула Милке руку и долго смотрела на нее. Милка похорошела, взгляд ее повеселел. Наверное, счастлива, влюблена по уши.
Мариенка почувствовала в ней какую-то особую нежность, такую же, как к письмам Янко. Ведь в этой девушке она видела часть Янко. Но в то же время в сердце Мариенки пробралась тучка зависти. Почему судьба благоприятствовала именно этой девушке? Почему на долю Милки выпало завершить сказку ее детства, героем которой был Янко?.. Почему?
Окошко в штабе отворилось. Мариенка увидела в облаке дыма лицо Светлова. Что они там делают столько времени, ведь уже четверть третьего?
В заполненной дымом комнатушке штаба Янко стоял перед коммунистами партизанского отряда «За освобождение». Все молчали. Тишину нарушил лишь кашель Ондро Сохора, примостившегося на лавочке у печки рядом с Газухой, Беньо и Пудляком, представителями народного управления. Сохор болел весь последний месяц, и врач из штаба сказал: тяжелая форма туберкулеза, долго ему не выдержать. И все же он встал с постели и пришел на собрание, а когда его начали ругать за это, улыбнулся к сказал:
— Вы уж не сердитесь. Я хочу быть с вами, чтобы увидеть Красную Армию. А потом…
Он только махнул рукой, но когда Светлов сказал «хорошо», глаза его загорелись.
Янко посмотрел на Сохора, оперся руками о стол, перехватил взгляд Светлова. Он прочитал в нем усталость, преодолеваемую железной волей.
— Товарищи, — начал Янко, — наш командир только что изложил план предстоящей операции и ознакомил нас с положением на фронтах. Мы должны были направить подкрепление в Длгую, поскольку располагаем сведениями, что немцы, выступив из Ружомберока, хотят занять Ревуцую, чтобы прикрывать отступление из Бистрицы. Согласно плану, мы должны нанести удар по фашистам в Погорелой, чтобы они не смогли оказать сопротивление Красной Армии, которая гонит их из нашего края.
Он слегка покраснел, подумав, что говорит слишком сухо, а ведь он хотел сказать им нечто такое, что дошло бы до души каждого. Прищурив глаза, он долго искал подходящее сравнение, а потом с веселым выражением на лице продолжал:
— Товарищи, всем нам хорошо известна верба. Это дерево, которое не так-то легко истребить. Спилишь его, а от пня вырастут ветви. Если уничтожишь корень, достаточно сунуть в землю прутик, и он привьется. Я говорю вам это потому, что здесь есть сходство с упорством нашего отряда. Наш отряд вырос, я бы сказал, из ничего, из нескольких человек. Немцы хотели обрубить наши ветки, искоренить нас, а мы все разрастались и разрастались. — Он развел руками и задорно добавил: — А почему, товарищи? Только потому, что мы росли на нашей почве. Только потому, что нам помогали советские партизаны и наша партия. Только потому можем мы не сегодня-завтра хлынуть как лавина с гор.
— Правильно, правильно, — сказал Светлов. — Когда-то я думал, что все зависит от командира. Это была ошибка. Чем был бы командир без отряда? — Он обошел вокруг стола и сел рядом с Газухой. — Волей всего отряда мы удержались и теперь способны нанести удар. — Он посмотрел в сторону дверей, где на стуле примостился Душан. — Ну вот и все, — закончил он и повернулся к Янко: — Сбор командиров и комиссаров объяви на вечер. А вы, Душан Петрович, уходите?
Душан помрачнел:
— Да, товарищ майор, мы должны уже отправиться в путь. А мне так хотелось быть с вами…
Светлов пожал плечами.
— Вам придется пойти в Кошице, — сказал он, — ничего не поделаешь! В редакции вас ждут, там вы нужнее. Впрочем, ваши сообщения из Ружомберока, — он положил руку ему на плечо, — очень нам помогут. Ну, счастливо, Душан Петрович, и не забывайте нас, не забывайте. Да, я хотел вам еще сказать, чтобы вы оставались таким, какой вы есть… Надеюсь, мы еще увидимся.
При последних словах. Светлов обнял его и расцеловал в обе щеки.
Растроганный Душан вышел на крыльцо. Янко обнял его. Мариенка и Милка стояли у заборчика и о чем-то шептались.
Увидев Янко, Мариенка покраснела. Она почувствовала, как кровь прихлынула к ее лицу.
— Наконец-то я тебя вижу! — первым начал разговор Янко. — Нам надо бы поздороваться, а приходится прощаться.
— До свидания, — сказала Мариенка и протянула ему руку. Ей показалось, что она расстается с Янко навсегда.
— Мы вас проводим! — Янко обернулся к Милке: — Правда, Милка?
Он посмотрел на заснеженный склон повыше Стратеной, где уже собирались партизаны.
— Они ждут нас, — сказал Душан и взял рюкзак. — Дай-ка я помогу тебе, — обратился он к Мариенке, но девушка будто не слышала его слов.
Перед нею стоит Янко и улыбается. Тот же проницательный взгляд, резко очерченные губы, слегка прищуренный левый глаз и его рука, тепло которой она еще чувствует в ладони… Как мало он изменился, разве только возмужал.
Слезы выступили у нее на глазах, и в них расплылось лицо Янко. Она посмотрела на Милку и, сама не ожидая того, проговорила:
— Желаю вам счастья, и пусть все у вас сбудется.
Нет, не следовало ей быть такой неискренней, ведь в ее душе звучала струна давних дней. На миг она встретилась взглядом с Янко. Уголки ее рта дрогнули, на узких, стиснутых губах не появилось и подобия улыбки. «Боже мой, ведь я теряю голову! — подумала она с ужасом. — Какая я несчастная! Ведь я его люблю!.. Все еще… люблю Янко, Янко!..»
Бывают минуты, которые кажутся вечностью.
Когда они вчетвером шли по Стратеной, Мариенка молчала, погруженная в чувства и мысли, бушевавшие в ней и остановившие для нее время. Что-то в ней надломилось, и, бросив несмелый взгляд на Душана, который шел рядом с ней, она с ужасом подумала: «Нет, это не любовь. Он очень хороший, но нет, нет… Я, наверное, всю жизнь буду любить только Янко… Ему я принадлежу вся, вся!»
Мысли ее обрывались, как нити, которые старая Валкова пряла, неловко накручивая на веретено. Наконец всю ее охватило одно чувство: жалость к Душану и к себе.
Они дошли до конца поселка, где уже находилась группа партизан, среди которых был весело смеющийся Луч. Длинной колонной партизаны отправились в путь. Милка и Янко махали им вслед.
— До свидания! — закричала Милка, а потом повернулась к Янко.
Партизаны были уже далеко, за последней избой, откуда узкая дорожка сворачивала к руднику. Сердце Янко наполнилось счастьем. Его пальцы, привыкшие к холоду спускового крючка автомата, нежно гладили волосы Милки. Потом он привлек ее к себе и горячо поцеловал в губы.
Издалека, почти от самой вершины, донесся голос Душана:
— До свидания!
Янко держал Милку за руку и не мог наглядеться на девушку. Время от времени его взгляд устремлялся на стволы сосен в расположенном напротив лесочке. Он как будто боялся, что там притаился кто-то, замысливший недоброе против его Милки.
Нет, ни за что в мире не позволит он отнять ее, ни за что! Долго зрело в его душе счастье. Оно было таким же ясным, солнечным, как этот мартовский день в горах, чистым, как белый снег на горных лугах. Но в то же время оно казалось ему хрупким, как весенний ледок в лужицах. Даже еще более воздушным, сотканным из радуги.
